Ярослав Мудрый завещал своим сыновьям: «Имейте любовь между собой…» Суждено ли было Ярославичам сдержать данное отцу слово?..

Не так давно мы рассказали о правлении Ярослава Мудрого. На этот раз речь пойдет о его наследниках. Умирая, князь завещал своим сыновьям: «Имейте любовь между собой, потому что все вы братья». Суждено ли было Ярославичам сдержать данное отцу слово?

Братский союз

Ярослав умер в 1054 г. На тот момент у него было пятеро сыновей. Шестого, старшего сына Владимира, князь пережил на два года. Спустя несколько лет после его смерти умерли еще двое сыновей – младшие Вячеслав (в 1057-м) и Игорь (в 1060-м). На Руси остались лишь три наследника престола: Изяслав, Святослав и Всеволод. Братья, помня предсмертные наставления отца, не стали ссориться и мечами выяснять, кто из них станет во главе Русского государства, как это делали их отец и дед. Наоборот, они основали прочный союз, вошедший в историю под названием триумвират Ярославичей.

Несмотря на то что киевский трон по старшинству достался Изяславу, Святослав сидел в Чернигове, а Всеволод – в Переяславле, Ярославичи управляли государством вместе. Ими был пересмотрен и доработан введенный еще их отцом закон, так называемая «Русская Правда». Полезен оказался и военный союз. Например, в 1060 г. братья совершили успешный совместный поход на тороков (кочевое племя из причерноморских степей).

Пленник на троне

В 1067 г. триумвирату Ярославичей пришлось столкнуться с серьезным врагом: на Русь повел свою рать полоцкий князь Всеслав по прозвищу Чародей. Ему даже удалось захватить Новгород. Изяславу, Святославу и Всеволоду пришлось срочно собрать армию и отправиться в военный поход на Полоцкое княжество. Там они взяли приступом Минск, а затем неподалеку от города дали бой и самому Всеславу Чародею. Летописцы записали потом: «Встретились противники на (реке) Немиге месяца марта в 3-й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней». Упоминание об этой битве встречается и в «Слове о полку Игореве»: «Кровавые бреги Немизы (Немиги) не добром были посеяны, посеяны костями русских сынов».

Ярославичи выиграли сражение, но захватить Всеслава Чародея им не удалось, тот сбежал в Полоцк. И тогда братья решились на довольно подлый поступок. Они отправили своему врагу послание: «Приди к нам, не сотворим тебе зла», в подтверждение чего поцеловали крест. Всеслав понадеялся, что князья не посмеют преступить крестоцелование. Но едва он явился на мирные переговоры, как был схвачен и заточен в киевскую темницу.

Как считают летописцы, именно за то, что Ярославичи преступили священную клятву, на них была ниспослана великая беда. Не прошло и года, как в русские земли вторглись половцы. Братья встретили их орду на реке Альте, но потерпели сокрушительное поражение.

Когда Изяслав укрылся за стенами Киева, горожане обратились к нему:

– Вот, половцы рассеялись по всей земле. Дай, княже, оружие и коней, и мы еще раз сразимся с ними.

Но Изяслав не решился опять выйти против кочевников. Тогда, к его удивлению, разочарованные киевляне отправились в княжескую темницу, освободили из заточения Всеслава Чародея и объявили, что теперь Чародей станет их князем. Увидев такой поворот событий, Изяслав предпочел сбежать из Киева, оставив на русском престоле своего недавнего пленника.

Месть

Разгромив русскую армию, половецкая орда сначала разграбила окрестности Киева, а затем направилась в Черниговское княжество. Святослав, в отличие от брата, решил не допустить разорения кочевниками своих земель. Он рискнул выйти им навстречу с тремя тысячами воинов, несмотря на то что половцев было вчетверо больше.

– Лучше нам здесь свою храбрость, не щадя жизни, изъявить, нежели, убоявшись множества, уйти, а жен, детей, сродников и все имение на пленение сим язычникам отдать, – сказал он дружине.

Бойцы, воодушевленные словами князя, ринулись в бой, и им удалось обратить в бегство превосходящего по силе противника. Позади у половцев оказалась река Сновь. Отступая под натиском русской дружины, многие кочевники утонули в ее водах. Одержав героическую победу и захватив множество пленных, в том числе половецкого князя Шарукана, Святослав вернулся в Чернигов.

Пока Святослав сражался с захватчиками, Изяслав хлопотал над тем, как бы вернуть себе киевский престол. Он отправился в Польшу к племяннику Болеславу II Смелому и убедил того дать войска для похода на Русь. В 1069 г. польское воинство выдвинулось к Киеву. Все еще княживший там Всеслав Чародей понял, что ему не одолеть Изяслава, и под покровом ночи сбежал в родной Полоцк. Опасаясь возмездия вернувшегося князя, киевляне обратились к его братьям:

– Дурное мы сделали, князя своего прогнав, и в том готовы просить у него прощения. Но теперь он ведет на нас поляков, которые могут нас без милосердия разорить. Просим вас прийти в Киев и не дать полякам обладать нами как невольниками. Иначе нам ничего не останется, только поджечь город и уйти в греческую землю.

Святослав и Всеволод успокоили киевлян:

– Мы пошлем к брату своему. Если он идет с поляками для того, чтоб вас погубить, мы сами пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего. Если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной.

Братья послали гонцов к Изяславу. Тот послушался и отпустил польскую армию. И все-таки киевляне не избежали мести. Прежде чем въехать в город, князь послал туда своего сына Мстислава. Тот учинил страшный суд всем причастным к освобождению Всеслава Чародея: многих ослепил, а остальных казнил. Лишь после этого Изяслав въехал в Киев и сел на свой прежний трон.

Заграница поможет?

Все эти события охладили отношения между братьями. Изяслав княжил в Киеве еще четыре года. Но в 1073 г. Святослав убедил Всеволода, что Руси не нужен такой правитель. При этом он обвинил старшего брата в сговоре с Всеславом Чародеем:

– Они намерены отобрать у нас данные нам от отца владения. Если не упредим их, то они, собрав великие войска, легко нас могут изгнать.

Святослав и Всеволод осадили Киев, и Изяславу пришлось бежать оттуда второй раз. Трон Киевской Руси занял Святослав. Так распался триумвират Ярославичей.

Долгие годы Изяслав не оставлял надежды вернуть власть. Он, как и прежде, рассчитывал на помощь из-за границы. Сначала он отправился в Польшу. Но его племянник Болеслав, а также другие польские вельможи, хоть и приняли богатые дары, не захотели ссориться с новым правителем Руси и отказались дать Изяславу войско. Более того, вскоре они и вовсе выдворили князя-изгоя из страны. Затем Изяслав тщетно попытался заручиться поддержкой германского императора Генриха IV. Он даже отправил своего сына Ярополка к папе римскому Григорию VII, но и там получил отказ.

Лишь в 1077 г. надежды Изяслава оправдались. Польша вдруг согласилась дать своих людей для захвата Киева. Причиной тому стала весть о внезапной смерти киевского князя Святослава.

Удар в спину

Когда Изяслав во главе польского воинства вернулся на Русь, Всеволод решил не воевать с братом. Он добровольно уступил ему власть в Киеве, сам же отправился княжить в Чернигов. Но третье княжение Изяслава на престоле правителя Русского государства вновь оказалось недолгим. Уже на следующий год на Руси вспыхнула новая усобица: против Ярославичей восстали их племянники – сын Святослава Олег и сын Вячеслава Борис. Те явились на Русь не одни, а при поддержке целой орды половцев. Первым делом племянники осадили Чернигов и разгромили немногочисленную армию Всеволода. Последний был вынужден бежать в Киев и просить о помощи Изяслава. Несмотря на прежние обиды, правитель Руси согласился поддержать брата и выступить в поход против племянников.

– Брат, не будем тужить, – сказал он. – Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя.

Армии Ярославичей и их племянников сошлись под Черниговом у села Нежатина Нива. Олег, увидев, какую силу против них собрали дядья, попытался убедить Бориса не вступать в бой и все решить без кровопролития. Кузен же ему ответил с насмешкой:

– Ты убоялся множества людей их? Но смотри на меня. Я готов и стану против их всех!

Но Борис напрасно хвалился: его сразили, едва начался бой. Армия Ярославичей наголову разбила силы племянников. Изяславу не суждено было увидеть победу и бегство Олега с остатками дружины. В гуще битвы один из вражеских кавалеристов прорвался сквозь строй пехоты и ударил князя сзади копьем в плечо. Рана оказалась смертельной.

После смерти Изяслава на киевский трон сел Всеволод – последний из Ярославичей – и правил Русью до конца своих дней.

По сюжету «Сказания о чудесах» Бориса и Глеба, местонахождение их могил у церкви Св. Василия в Вышегороде не было известно до тех пор, пока один варяг случайно не ступил на это место и не поплатился за это ожогом ног. Вскоре после этого церковь Св. Василия сгорела, однако прихожанам удалось спасти от пожара всю церковную утварь, - по мнению составителя «Сказания чудес», благодаря заступничеству Бориса и Глеба. О вышегородских эксцессах было доложено Ярославу, который поставил в известность митрополита Иоанна, организовавшего крестный ход в Вышегород и строительство церкви, где были перезахоронены Борис и Глеб. Чудеса продолжались, и об этом вновь донесли князю. «Князь же Ярослав, услышав, прославил Бога и святых мучеников и, призвав митрополита, с радостью рассказал ему об этом. Митрополит же вознес хвалу Богу и подал князю богоугодный совет, чтобы тот воздвиг церковь прекрасную и честную. И понравился князю совет его, и воздвиг он церковь большую, с пятью главами, и расписали ее всю и украсили всевозможными украшениями. И митрополит Иоанн, князь Ярослав и все духовенство и люди пошли крестным ходом и освятили церковь. И установили праздновать праздник двадцать четвертого июля, в тот день, когда был убит преблаженный Борис. В этот же день и церковь была освящена и перенесены святые <…>.

И когда еще были в церкви на святой Литургии князь и митрополит, оказался здесь же хромой человек - пришел он, едва ползая, и, войдя в церковь, помолился Богу и святым. И сразу окрепли ноги его по благодати Божьей и по молитве святых, и, поднявшись, стал ходить на виду у всех. И это чудо видели сам благоверный князь Ярослав и митрополит. И все люди вознесли хвалу Богу и святым.

И после Литургии позвал князь всех на обед и митрополита и духовенство, и праздновали праздник как подобает. И много подаяний было роздано нищим, и беднякам, и вдовам» .

Как мы имели возможность убедиться, место захоронения страстотерпцев не составляло тайны ни для составителя повести «Об убиении Борисове», знавшего о погребении Бориса его убийцами у церкви Св. Василия, ни для составителя «Анонимного сказания», сообщившего о перезахоронении в Вышегороде Глеба. Вряд ли можно думать, что на протяжении двух-трех десятилетий эти события изгладились в памяти современников: очевидно, о них предпочел забыть лишь вышегородский клир, поскольку эти захоронения были предприняты по инициативе светской власти и не вписывались в традиционные представления. Подобное расхождение представлений может быть обусловлено тем, что «Анонимное сказание» и «Сказание о чудесах» отражали противоположные тенденции. «Анонимное сказание», несмотря на подражание идеологическим константам агиографии, не считалось каноническим и, очевидно, было призвано сформировать представления, выгодные княжеской власти, в то время как «Сказание о чудесах» отражало церковную точку зрения.

Разумеется, к свидетельствам агиографических текстов следует относиться с определенной долей скептицизма. Нельзя отрицать, что описание вышегородских церемоний при Ярославе сконструировано по той же «этикетной» модели, что и аналогичные описания в ПВЛ под 1072 и 1115 гг. Однако исходя из одного только молчания летописей о почитании Бориса и Глеба в годы правления Ярослава вряд ли правомерно утверждать, что князь не был заинтересован в становлении культа братьев-мучеников, - как думают некоторые исследователи, из-за того, что он выражал принцип «феодального вассалитета», нарушенный им в 1015 г. и, следовательно, перенесение им мощей убитых братьев - агиографический миф, созданный в 70-х гг. XI в. (А. С. Хорошев) .

Нельзя думать, что почитание князей-мучеников началось лишь в последней четверти XI в., после того, как Ярославичи организовали в 1072 г. новое перезахоронение мощей Бориса и Глеба: скорее всего, эта церемония, описанная в «Сказании о чудесах» и в ПВЛ, завершала начальный этап формирования культа. Уже не один десяток лет ученые спорят о том, были ли его истоки династическими или народными . Представление об элитарном происхождении базируется на свидетельствах интенсивной его пропаганды княжеской властью во второй половине XI - начале XII в., тогда как представление о народном происхождении восходит к памятникам агиографической литературы.

Если обратить внимание на аналоги Борисоглебского культа, возникшие в Центральной Европе, становится очевидно, что в церковной истории славянских государств, христианизированных в X столетии, присутствует общая тенденция, выраженная в том, что культ святых, как правило, формировался из представителей местной аристократической элиты. «Важнейшей причиной возникновения такого культа было стремление найти особое место своего государства и своего народа в христианском мире. В сонме святых из разных христианских стран, окружавших трон Христа, было психологически, важно приобрести „своего“ представителя перед богом. Само появление такого культа было свидетельством силы и крепости новой религии в стране перед лицом христианских соседей», - считают А. И. Рогов и Б. Н. Флоря .

В контексте этого становится понятной проблема причисления к лику святых Владимира Святославича, актуальная и для Илариона в «Слове о Законе и Благодати», и для Иакова-«мниха» в «Памяти и похвале князю Владимиру». Даже канонизация крупнейших религиозных авторитетов своего времени, таких как пражский епископ Войтех-Адальберт или Феодосий Печерский, проводилась во вторую очередь. Согласно наблюдениям Дж. Ревелли, осуществившей типологический анализ Святовацлавского и Борисоглебского культов, «ив богемской и в киевской среде первые национальные святые были членами царствующей семьи» .

Однако подобное положение дел противоречило агиографической традиции: культ святого формально не мог быть установлен светской властью, поэтому в памятниках агиографии его становление представлено как результат совместной мученика засвидетельствована его посмертными чудесами. И в легендах о Вацлаве-Вячеславе, и в «Сказании о чудесах», и в «Чтении» Нестора формирование культа идет по стратам средневекового общества снизу вверх: от простого народа - к князю и духовенству. Поэтому нельзя игнорировать то обстоятельство, что представление о народном происхождении культа князей-мучеников в действительности является традиционным агиографическим клише.

Культ Бориса и Глеба начал складываться как инструмент династической политики. Для доказательства этого утверждения обратимся к изучению антропонимической традиции, которая позволяет как бы «изнутри» взглянуть на политическую культуру Древней Руси.

Как считают А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский: «Одним из главных принципов, которым руководствовались, выбирая имя, было наречение в честь умершего предка, чаще всего в честь предка по мужской линии. И у живых, и у умерших родичей в этой процедуре была своя функция. Живущий предок выбирал, кто из умерших станет своеобразным прототипом ребенка и, соответственно, чье имя он получит. Роли живых и умерших при выборе имени ни в коем случае не смешивались - существовал строгий запрет на наречение именем отца, если тот был еще жив. У княжича связь с отцом присутствовала уже в его именовании по отчеству, а совпадение имен и отчеств у дальнего предка и потомка делало их постулируемое подобие еще более наглядным. Иногда, впрочем, ребенок по тем или иным причинам мог получить имя из рода матери, а порой у князя могло быть два родовых имени - с отцовской и материнской стороны. В редких случаях имя могло прийти „извне“, от побратима, покровителя рода и т. п., но это было скорее исключением, нежели обычаем.

В русской княжеской традиции домонгольского периода не встречаются случаи совпадения мирских имен у живых родных братьев. Однако никакого запрета на совпадение имен у двоюродных братьев, а тем более у дальних родичей, принадлежащих к одному поколению, в княжеском обиходе не существовало. Напротив, имя умершего предка очень часто давалось нескольким представителям одного поколения его потомков.

Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков дает имя и кто из умерших предков избирается в качестве „прототипа“ для вновь появившегося члена рода. В сложной и многоступенчатой системе наследования столов, сложившейся на русской почве, имя нередко определяло те династические перспективы, на которые новорожденный мог рассчитывать по замыслу своих ближайших родственников. Так, если ребенка называли в честь близкого родича, при жизни обладавшего определенным княжеским столом, то зачастую это означало, что его прочили на княжение в том же городе.

С помощью имен нередко пытались закрепить вновь обретенные права на более высокий статус в родовой иерархии или заявить о своих претензиях на него. Младшее поколение могло буквально подражать в последовательности имен старшему. Имена способствовали примирению враждующих ветвей рода и в то же время сами вступали в своеобразную борьбу и конкуренцию. Имя предка, таким образом, всегда было попыткой определить династическую судьбу потомка.

Важность принципа наречения в честь умершего предка для огромной семьи Рюриковичей трудно переоценить. В самом деле, этот принцип был крайне важен для родового мира вообще, но в княжеской семье он приобретал совершенно особое значение. Совпадение имени молодого правителя с именем его умершего родича, уже княжившего на этой земле, означало прежде всего легитимность его права на власть. Быть живым подобием деда или прадеда означало быть законным преемником, наследником его княжеских полномочий» .

Исследователи также обратили внимание на то обстоятельство, что «при Владимире Святославиче архаический принцип варьирования основ двусоставного княжеского имени был еще весьма актуален, так что два сына этого князя, родной и приемный (?), получили имена, как бы заранее обрекавшие их на соперничество. Оба именования этих княжичей являли собой комбинацию из имен их родного деда и еще одного предка, который приходился дядей одному из них и, возможно, приходился биологическим отцом другого - Святослав и Ярополк трансформировались в Ярослав и Святополк» .

Как мы знаем, сам Ярослав не назвал ни одного из своих сыновей в честь князей-мучеников, - быть может, потому, что все они родились до официального прославления Бориса и Глеба. Вместе с тем показателен факт, что один из младших сыновей киевского князя, родившийся в 1036 г., был назван в честь Вацлава-Вячеслава Чешского, что можно интерпретировать не только как доказательство его почитания на Руси, но и как доказательство определенного интереса Ярослава к культу правителя-мученика в целом.

Уже во втором поколении Ярославичей, в 1040–1050-х гг., в числе княжеских имен фигурировали имена Глеба, Давыда и Романа (сыновья Святослава Ярославича), а также Бориса (сын Вячеслава Ярославича), а это значит, что к тому времени Борис-Роман и Глеб-Давыд воспринимались в качестве покровителей княжеского рода. Показательно, что подобная тенденция затронула и старшую ветвь потомков Владимира: четверо сыновей полоцкого князя Всеслава Брячиславича, родившихся, по всей видимости, в третьей четверти XI в., получили имена Глеба, Давыда, Бориса и Романа. Все было бы вполне логично, если бы второй сын Ярослава Мудрого Изяслав не назвал одного из своих сыновей… Святополком.

Это обстоятельство уже давно ставит в тупик исследователей. Например, В. Я. Петрухин полагает, что в данном случае приоритет отдавался родовой антропонимической традиции Рюриковичей, где имена давались вне прямой зависимости от того, чем прославился их носитель. Поэтому, назвав своих сыновей именами Мстислава, Святополка и Ярополка, Изяслав Ярославич стремился «подчеркнуть права своих детей на старейшинство , несмотря на несчастливую долю эпонимов» .

Л. Мюллер объясняет факт появления во втором поколении Ярославичей имени Святополка влиянием великоморавской традиции, резонно замечая: «Если один носитель имени совершил злодеяние, то необязательно тотчас же выводить из употребления само имя. Даже если тогда Борис и Глеб еще не были объявлены святыми, трудно предполагать, что лояльный к своему отцу Изяслав думал о его злейшем враге, когда давал своему новорожденному сыну имя „Святополк“» . Мюллер, однако, не исключает, что здесь сыграли свою роль матримониальные связи Изяслава с польским домом Пястов, откуда происходила его жена Гертруда и в котором имя «Святополк» многократно засвидетельствовано. Теоретически такая возможность существует, однако этой гипотезе противостоит мнение А. В. Назаренко, который допускает, что Святополк мог быть внебрачным сыном Изяслава .

Для А. В. Поппэ этот феномен является подтверждением того, что в годы правления Ярослава версия об убийстве Бориса и Глеба Святополком как о святотатственном преступлении еще не пользовалась полным признанием современников, так как Изяслав Ярославич не считал неуместным и щекотливым давать своему рожденному в 1050 г. сыну имя своего дяди. Возможно, имя Святополка не было дискредитировано потому, что убийство Бориса и Глеба свершилось тайно: их устранение было выгодно остальным сыновьям Владимира, поэтому причастность к нему Святополка до определенного момента не афишировалось представителями княжеской династии . Полемика Л. Мюллера и А. В. Поппэ на страницах мюнхенского журнала Russia Medievalis стала своеобразной вехой Борисоглебской историографии 1970–1990-х гг.

И, наконец, для некоторых историков указанное обстоятельство является еще одним доказательством того, что Святополк не имел отношения к гибели своих братьев, убитых по приказанию Ярослава. Как правило, в этом случае привлекается еще один аргумент: отсутствие упоминания о Борисе и Глебе в «Слове о Законе и Благодати». «Слово» Илариона является не только памятником религиозной и политической мысли, но и панегириком христианским правителям Руси - Ярославу и его отцу Владимиру. Диапазон его датировки находится между 1022 и 1051 г, когда, согласно княжеской воле, епископский синод избрал придворного проповедника предстоятелем Русской церкви.

Трудно представить, чтобы «Слово» могло возникнуть в условиях династического кризиса 1020-х гг., когда не могло быть речи даже о «Законе», не то что о «Благодати». В последнее время популярна гипотеза А. Н. Ужанкова, согласно которой «Слово» было произнесено Иларионом 25 марта 1038 г., в Великую субботу, совпавшую с праздником Благовещения (так называемая кириопасха). Существуют и альтернативные датировки, привязанные к кончине упоминаемой в «Слове» супруги Ярослава Ирины (Ингигерд), умершей, согласно Ипатьевской летописи, 10 февраля 1050 г. Если учитывать этот факт, датировка, приуроченная к 35-летию со дня кончины Владимира Святославича 15 июля 1050 г. (А. В. Поппэ), выглядит неприемлемой; более корректна в данном случае пасхальная датировка 26 апреля 1049 г. (Н. Н. Розов); позиция Л. Мюллера, крупнейшего исследователя творчества Илариона, вообще двоится, так как он называет две даты произнесения «Слова»: 15 июля 1049 г. и 15 июля 1050 г. Таким образом, подвижную датировку «Слова» вряд ли можно соотносить с конкретным историческим моментом, хотя перезахоронение останков Бориса и Глеба, описанное в агиографических памятниках, могло произойти уже после «программной речи» Илариона, в которой он пропагандировал идею богоизбранности «Русской земли» и призывал к канонизации ее крестителя Владимира Святославича.

Приведем некоторые антропонимические параллели: и Святополк Окаянный, и Святополк Изяславич, согласно ПВЛ, были князьями в Турове, кроме того, до своего перехода в Новгород осенью 1052 г. - как раз в момент рождения Святополка II - некоторое время был туровским князем и его отец Изяслав. Таким образом, Святополк Изяславич если и не был «живым подобием» своего «окаянного» тезки, то в определенной степени отражал преемственность местной политической традиции. Как позволяют судить летописные свидетельства, в характере этого князя также было немало негативных черт: например, он был не чужд политического вероломства, которое в полной мере проявилось во время династического конфликта 1097–1099 гг., когда Святополк вместе со своим двоюродным братом Давыдом Игоревичем нарушил принцип распределения волостей, установленный потомками Ярослава на съезде в Любече, и ослепил теребовльского князя Василька, а позднее попытался оспорить его права на Теребовль, ссылаясь на то, что «се есть волость отца моего и брата».

По словам С. Я. Сендеровича, сопоставившего события 1015 и 1097 гг., суть заключается в том, «что ослепление Василька и есть повторение первоначального злодеяния (убийства Бориса и Глеба. - Д.Б. ); ослабленная форма - ослепление вместо убиения - отражает прогресс христианства, как и не злодейская окраска фигуры Святополка II. В ПВЛ есть прямой знак связи этих двух событий: Глеба зарезал повар „именемъ Торчинъ“, Василька ослепляет овчар торчин - здесь это, правда, не имя, а племенная принадлежность (из племени торков), но, должно быть, то же имело место и в первом случае. Перед нами, т. о., вариант братоубийства, совершенного Святополком I» .

Кроме того, сын Изяслава был отнюдь не единственным представителем княжеской династии, который носил это имя. Например, один из внуков Владимира Мономаха, родившийся на рубеже XI–XII вв., уже после церковного прославления Бориса и Глеба также был назван Святополком. Это же имя носил в XII в. и правнук Святополка Изяславича - Святополк Юрьевич. Несмотря на всю красноречивость приведенных аргументов, нельзя забывать о том, что все это - косвенные наблюдения. Как отмечает В. Я. Петрухин, тезоименитство отнюдь не обязывало блюсти традицию: так, полный тезка святого Глеба, рязанский князь Глеб Владимирович, ставший одним из инициаторов убийства своих братьев, заслужил у летописца имя «Каина» и «окаянного» .

Надо сказать, что «феномен братоубийства» часто повторялся среди рязанских князей - потомков Святослава Ярославича, междоусобия которых на рубеже XII и XIII вв. являлись «головной болью» для Всеволода Большое Гнездо, боровшегося за утверждение гегемонии Владимира в соседних княжествах . Лаврентьевская летопись под 1186 г. сообщает:

«Возбудил дьявол вражду, издавна ненавидя добрых в роду человеческом и борясь с теми, кто хочет его спасти. Как в прежние дни Каина на Авеля, брата своего, а потом Святополка на Бориса и Глеба власти ради, чтобы одному власть принять, а братьев избить, так и этих Романа, Игоря и Владимира подстрекнул на младших братьев Всеволода и Святослава.

И был жестокий мятеж в Рязани: братья искали братьев, чтобы убить, и послали звать их к себе на совет, чтобы захватить их хитростью. Они же, узнав о том, начали город укреплять. Другие, услышав, что город уже укрепляют, пошли к Пронску, осадили его и начали разорять города и села.

Услышал о том великий князь Всеволод Юрьевич, сын правоверный и, боясь Бога, и не желая видеть кровопролитья у них, посла к ним из Владимира своих послов в Рязань к Глебовичам - к Роману, и к Игорю, и к Владимиру, говоря им: „Братья! Зачем так делаете: недавно с половцами воевали, а ныне хотите братьев своих убить!“ Они же, услышав это, восприняли дерзкие мысли и начали гневаться на него и большую вражду воздвигать» .

Правда, на сей раз дело ограничилось вооруженным конфликтом рязанских князей с князем владимирским, но треть века спустя ситуация повторилась с более трагичным исходом. Новгородская I летопись старшего извода сообщала: «В тот же 6726 (1218) год Глеб Владимирович, князь рязанский, подученный сатаной на убийство, задумал дело окаянное, имея помощником брата своего Константина и с ним дьявола, который их и соблазнил, вложив в них это намерение. И сказали они: „Если перебьем их, то захватим всю власть“. И не знали окаянные божьего промысла: дает он власть кому хочет, поставляет всевышний царя и князя. Какую кару принял Каин от бога, убив Авеля, брата своего: не проклятие ли и ужас? или ваш сродник окаянный Святополк, убив братьев своих, тем князьям не принес ли венец царствия небесного, а себе - вечную муку? Этот же окаянный Глеб ту же воспринял мысль Святополчью и скрыл ее в сердце своем вместе с братом.

Собрались все в прибрежном селе на совет: Изяслав, кир Михаил, Ростислав, Святослав, Глеб, Роман; Ингварь же не смог приехать к ним: не пришел еще час его. Глеб же Владимирович с братом позвали их к себе в свой шатер как бы на честный пир. Они же, не зная его злодейского замысла и обмана, пришли в шатер его - все шестеро князей, каждый со своими боярами и дворянами. Глеб же тот еще до их прихода вооружил своих и братних дворян и множество поганых половцев и спрятал их под пологом около шатра, в котором должен был быть пир, о чем никто не знал, кроме замысливших злодейство князей и их проклятых советников. И когда начали пить и веселиться, то внезапно Глеб с братом и эти проклятые извлекли мечи свои и стали сечь сперва князей, а затем бояр и дворян множество: одних только князей было шестеро, а бояр и дворян множество, со своими дворянами и половцами. Так скончались благочестивые рязанские князья месяца июля, в двадцатый день на святого пророка Илью» .

Таким образом, братоубийство, как инструмент в междукняжеской борьбе за власть, использовалось даже в начале XIII в., несмотря на то, что «древнерусские интеллектуалы» на протяжении двух столетий с завидным упорством клеймили тех, кто отваживался прибегнуть к столь радикальным мерам, а культ погибших при аналогичных обстоятельствах Бориса и Глеба к тому времени уже давно получил официальный канонический статус.

2.2. Культ Бориса и Глеба в политике «триумвирата» Ярославичей

ПВЛ и памятники Борисоглебского цикла, в первую очередь «Анонимное сказание», фиксируют повышенный интерес представителей правящей династии к культу князей-мучеников в начале 70-х гг. XI столетия, когда возводится новая церковь в Вышегороде, куда переносятся их останки. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства источников позволяют предполагать, что этот интерес был не только религиозным, но и политическим, тесно связанным с проблемой междукняжеских отношений.

Как говорилось выше, последняя реформа Ярослава Мудрого была направлена на децентрализацию власти, как в «Русской земле», так и за ее пределами. Вследствие этого в 1054 г. все волости оказались в руках шестерых князей: трое из них установили контроль над крупнейшими экономическими центрами Поднепровья, которые благодаря этому приобрели, хотя и не сразу, самостоятельное политическое значение.

В то же время укрепившаяся в историографии точка зрения о распаде «Русской земли» как единого территориального образования после смерти Ярослава не находит подтверждения в источниках. Даже ее основоположник А. Н. Насонов вынужден был отметить, что «после того как древняя территория - „Русская земля“ - распалась с образованием Черниговского и Переяславского княжеств, мы видим явные признаки стремления сохранить на первых порах целостность „Русской земли“ в ряде мероприятий» . С легкой руки А. Е. Преснякова княжеский союз Ярославичей характеризуется в историографии как «триумвират» .

Некоторое время этому по днепровскому «триумвирату» удавалось поддерживать дружественные и даже союзнические отношения с полоцким князем Всеславом, однако они обострились в 1065 г., - два года спустя жертвой его экспансии в очередной раз стал Новгород. Первый этап борьбы с Полоцком завершился взятием Всеслава в плен во время мирных переговоров на реке Немиге и заключением его в «поруб» в Киеве. Поскольку этот стратегический успех был достигнут Ярославичами, и в первую очередь Изяславом, - в нарушение присяги, он вызвал негативную реакцию, отразившуюся в ПВЛ .

«Триумвиры» «Русской земли» оказались не в состоянии сопротивляться внешней угрозе, которую с середины XI в. представляли половцы. В 1068 г. войска Ярославичей были разгромлены ими на Альте, а когда Изяслав отказался продолжать сопротивление, в Киеве началось восстание, участники которого «вырубили Всеслава из поруба, в 15-й день сентября, и прославили его среди княжеского двора». Княжеский двор был подвергнут разграблению, а сам Изяслав бежал в Польшу.

Мы не будем останавливаться на социальном значении этих событий, в которых, впервые в Южной Руси, проявило политическую активность народное собрание - вече, хотя они представляли и представляют немалый интерес для изучения взаимоотношений княжеской власти и общества. Обратим внимание на то, что финалом их стал приход на Русь войск Болеслава II весной 1069 г., о котором мы упоминали выше. Интерпретация этих событий получила неоднозначную оценку в источниках.

Как пишет о Болеславе II Галл Аноним: «Он сам, так же как и Болеслав Великий, вступил врагом в столицу русского королевства - выдающийся город Киев - и ударом своего меча оставил памятный знак на золотых воротах города. Там он возвел на царский престол одного русского из своей родни, которому принадлежало королевство, а всех мятежников, не подчинившихся ему, отстранил от власти» . Автор «Великой хроники поляков или лехитов», еще более подчеркивая зависимость Руси от Польши, говорит о результатах этой кампании так: «Самую Русь сообразно с нуждами своими личными и своего войска [Болеслав] обложил данью, особенно съестными припасами», а подавив мятеж, «поставил начальником над русскими князьями знатного человека, своего приближенного» .

Однако картина событий, созданная склонными к преувеличению польскими хронистами, противоречит описанию ПВЛ: «Пошел Изяслав с Болеславом на Всеслава; Всеслав же выступил навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав, и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев, и устроили вече, и обратились к Святославу и Всеволоду, говоря: „Мы уже дурное сделали, князя своего прогнав, а он ведет на нас Польскую землю: идите же в город отца своего; если не хотите, то поневоле придется поджечь город свой и уйти в Греческую землю“. И сказал им Святослав: „Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками погубить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего; если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной“. И утешили киевлян, Святослав же и Всеволод послали к Изяславу, говоря: „Всеслав бежал, не веди поляков на Киев, здесь ведь врагов у тебя нет; если хочешь дать волю гневу и погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола“. Слышав то, Изяслав оставил поляков и пошел с Болеславом, взяв немного поляков» .

Посредничество князей Чернигова и Переяславля не спасло жителей от расправы, осуществлявшейся руками Мстислава Изяславича, но то, что киевляне обратились за содействием в разрешении конфликта со своим князем к другим соправителям «Русской земли», с нашей точки зрения, представляется показательным фактором в отношениях между ее городами. Благодаря этому посредничеству Болеслав вошел в Киев лишь с небольшим воинским контингентом и был вынужден уйти после избиения своих воинов. Показательно и то, что Святослав в случае необходимости собирался начать вооруженную борьбу против старшего брата в защиту «града отца своего». Этому факту можно предложить два объяснения: либо установленный в 1054 г. режим «коллективного сюзеренитета» (как характеризовал его Л. В. Черейнин) распространялся также и на Киев, либо к концу 1060-х гг. отношения Изяслава и Святослава обострились настолько, что последний не побоялся бы в крайнем случае нарушить существующий порядок иерархических отношений.

Реквизиции, о которых упоминают польские хроники, да и сам факт появления поляков в «Русской земле», явно не добавляли популярности Изяславу, который, если верить «Житию Феодосия Печерского» и «Киево-Печерскому патерику», уже до того момента находился в натянутых отношениях с представителями Церкви: после организации Печерского монастыря часть приближенных князя присоединилась к монашеской братии, что, разумеется, вызвало гнев Изяслава, пригрозившего отправить в заточение одного из ее лидеров, Никона, а заодно и раскопать пещеру, где жили монахи .

По справедливому замечанию А. В. Назаренко: «Позиции Изяслава после его возвращения при поддержке польского князя Болеслава II на киевский стол в 1069 г. оказались существенно иными, нежели те, которые он занимал до своего бегства в Польшу в предыдущем году. Вернув Киев, Изяслав утратил, однако, контроль над Новгородом и Волынью, оставшимися за Святославом и Всеволодом соответственно, что весьма расширило возможности последних в их западноевропейской политике» . Как полагает исследователь, черниговский князь заключил союз с германским королем Генрихом IV, направленный против Изяслава и его польского союзника . Поэтому нет ничего удивительного в том, что, едва нейтрализовав Всеслава, Изяслав, стремясь укрепить свой пошатнувшийся авторитет, выступил инициатором строительства новой церкви-усыпальницы Бориса и Глеба, куда в 1072 г. были перенесены их останки.

ПВЛ описывает это событие следующим образом: «В год 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи - Изяслав, Святослав, Всеволод, - митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря Святого Михаила, Герман игумен Святого Спаса, Никола игумен Переяславского монастыря и все игумены, - и устроили праздник, и праздновали светло, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом, что стоит и поныне. И сначала Изяслав, Святослав и Всеволод взяли Бориса в деревянном гробу и, возложив гроб на плечи свои, понесли, черноризцы же шли впереди, держа свечи в руках, а за ними дьяконы с кадилами, а затем пресвитеры, за ними епископы с митрополитом; за ними же шли с гробом. И, принеся его в новую церковь, открыли раку, и наполнилась церковь благоуханием, запахом чудным; видевшие же это прославили Бога. И митрополита объял ужас, ибо не твердо верил он в них (Бориса и Глеба); и пал ниц, прося прощения. Поцеловав мощи Борисовы, уложили их в гроб каменный. После того, взяв Глеба в каменном гробу, поставили на сани и, взявшись за веревки, повезли его. Когда были уже в дверях, остановился гроб и не шел дальше. И повелели народу взывать: „Господи, помилуй“, и повезли его. И положили их месяца мая во 2-й день. И, отпев литургию, обедали братья сообща, каждый с боярами своими, в любви великой. И управлял тогда Вышгородом Чудин, а церковью Лазарь. Потом же разошлись восвояси» .

А. А. Шахматов полагал, что в основе летописной статьи 1072 г. лежала краткая запись, сделанная в 1073 г. при составлении свода Никона, которая впоследствии была дополнена за счет вышегородских записок. К подобному же выводу приводят наблюдения А. Н. Ужанкова, обратившего внимание на то, что в тексте в прошедшем времени упоминается имя настоятеля вышегородского храма Лазаря, ставшего в 1088 г. игуменом Выдубицкого монастыря , следовательно, в своем теперешнем виде она могла появиться только в Начальном своде. Исследователи не раз обращали внимание на то, что календарная дата, приведенная в ПВЛ, вставлена под влиянием вторичного перенесения мощей 2 мая 1115 г., тогда как перенесение мощей в 1072 г. произошло 20 мая, как то указывается в «Чтении» и «Сказании о чудесах».

Как видно из состава участников церемонии, проведение ее было призвано консолидировать как представителей духовенства, так и представителей политической элиты вокруг Изяслава. Политическое значение вышегородских мероприятий 1072 г. не подвергается сомнению (широко распространена гипотеза, что во время их был выработан новый «правовой кодекс» Киевской Руси - «Правда Ярославичей»), однако существуют разногласия относительно их канонического статуса: исследователи, признающие на основании «Сказания о чудесах» факт причисления Бориса и Глеба к лику святых в княжение Ярослава, полагают, что в данном случае имело место обычное перезахоронение мощей ; в то время как их оппоненты интерпретируют события 1072 г. как официальную церемонию канонизации .

В пользу этой точки зрения приводятся такие аргументы, как захоронение Бориса в деревянной раке (что вряд ли допустимо для святого, официально почитающегося Церковью), или замешательство при эксгумации святых митрополита Георгия, который был «нетверд верою к ним». Первое обстоятельство подтверждает гипотезу М. Х. Алешковского о приоритете почитания Глеба, которая разделяется современными исследователями. Действительно, если бы к тому времени он не имел официального статуса мученика, его останки вряд ли лежали бы в каменной раке.

Развивая эти наблюдения, можно предположить, что к 1072 г. сложилась ситуация, в которой Святослав Ярославич, наследовавший Муромскую волость Глеба, способствовал упрочению его культа, в то время как Изяслав и Всеволод стремились к укреплению культа Бориса. Странное поведение митрополита Георгия вполне могло быть одним из многочисленных агиографических стереотипов, описывающих ситуацию, в которой предстоятель Русской церкви действовал в соответствии с общепринятой практикой. Например, митрополит Иоанн I, узнав от князя Ярослава о чудесах, происходящих на могиле его братьев, испытал одновременно ужас, сомнение и радость .

Выше уже отмечалось, что причастность Иоанна I к формированию Борисоглебского культа в княжение Ярослава Мудрого подвергается сомнению. Например, А. В. Поппэ высказал предположение о том, что если такой процесс и имел место (в начале 50-х гг. XI в.), у истоков его мог находиться не митрополит Иоанн, а митрополит Иларион - ставленник киевского князя . Как отмечает Н. И. Милютенко: «Решающим аргументом в пользу того, что „изнесение“ мощей состоялось все-таки при Иоанне I, является свидетельство „Сказания чудес“. По мнению всех исследователей, редакция памятника, описывающая перенесение мощей в 1072 г., была создана в 1073–1076 гг. Большинство участников события, в том числе князья Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, были свидетелями торжества времен Ярослава. Едва ли они могли забыть, при каком именно митрополите были извлечены из земли мощи свв. Бориса и Глеба. Тем более было бы нелепо, как предполагают иногда, пытаться ввести в заблуждение на этот счет митрополита Георгия. В отличие от нас, он имел доступ к архиву собственной митрополии и Константинопольской патриархии» .

Поэтому надо полагать, что Изяслав Ярославич стремился придать родовому культу Бориса и Глеба официальный канонический статус под воздействием неблагоприятной политической конъюнктуры, следы которой четко запечатлены в источниках. Почти каждый из памятников, сохранивших описание событий 1072 г., отражает определенную политическую тенденцию: например, ПВЛ, и в особенности «Чтение» Нестора, настоятельно подчеркивают причастность к почитанию Бориса и Глеба Изяслава, который «ходил ко святым на праздник их» и отмечал этот день раздачей милостыни. Хотя, на первый взгляд, внимание сконцентрировано на усилиях Изяслава по возведению новой церкви, на отделку которой была отдана часть княжеской дани (очевидно, из Вышегорода), на переговорах князя с митрополитом Георгием по поводу перезахоронения княжеских останков нельзя не заметить политических пристрастий агиографа.

По словам Нестора, в первый день вышегородских торжеств: «Архиепископ (имеется ввиду митрополит Георгий. - Д.Б. ) же собрал весь причт церковный, и так вышли с крестами в вышеупомянутый город, где были тела святых. И придя, сотворили обычное обновление церкви новой и святую Литургию в ней отслужили. А на другой день собрал митрополит всех епископов и всех церковников туда, где были раки святых, желая совершить перенесение. Пришли и благоверные князья из своих земель, и многие другие из своих земель, младшие. Собралось и множество черноризцев из своих монастырей, и был среди них преподобный отец наш Феодосий, игумен Печерского монастыря, сиявший среди них как солнце, украшенный добрыми нравами. А митрополит не верил, что святы блаженные. И приступив, открыли раки святых и увидели их целыми лежащих, а церковь наполнилась благовония. Увидев это, митрополит затрепетал мысленно и, повернувшись на восток, воздев руки к небу, воскликнул, говоря: „Прости меня, Господи, потому что не верил в святых Твоих, согрешил, и помилуй неверие мое. Вот, верую воистину, что святы страстотерпцы Твои“. И после этого, приступив, взял руку блаженного Бориса (ибо это были мощи) и целовал, прикладывая к глазам и к сердцу. Ею же потом благословил благоверного князя Изяслава, потом благословил брата его Святослава, которому на благословение остался на голове его ноготь. Еще благословил так же боголюбца Всеволода и всех князей и всех людей, и положил руку на место. Потом, взяв раки, понесли их в новую церковь и поставили на правой стороне в год 6580 (1072) месяца мая в 20. Совершили они великий праздник в тот день и, славя Бога, разошлись по домам» .

Характерной чертой этого текста, вышедшего из стен Печерского монастыря, является лояльное отношение к двум Ярославичам - «благоверному Изяславу» и «боголюбцу Всеволоду», тогда как имя Святослава Черниговского не сопровождается определением. Особо интересен факт, на который неоднократно обращали внимание исследователи: «Чтение» сообщает, что митрополит Георгий благословил Ярославичей рукою Бориса - покровителя Всеволода, тогда как «Сказание о чудесах» утверждает, что князей благословляли рукою Глеба - покровителя Святослава. Учитывая шахматовскую датировку «Чтения», в этом можно усматривать влияние политической конъюнктуры: поскольку «Чтение» составлялось в княжение Всеволода Ярославича, целью его автора было подчеркивание преемственности правящего князя по отношению к предшественнику, тогда как узурпировавший киевский стол Святослав не пользовался поддержкой печерской братии. Таким образом, даже памятник, строго следовавший каноническим традициям, отражал латентную политическую борьбу Ярославичей, идеологическим инструментом которой являлся культ Бориса и Глеба.

В древнерусской историографии сохранилась еще одна интерпретация этих событий, отражавшая интересы Святослава Черниговского, следы которой выявлены в «Сказании о чудесах», Софийской I и Воскресенской летописи . Как отметил А. Н. Ужанков, в тексте этих памятников помимо киевского митрополита Георгия упоминается черниговский митрополит Неофит, а сам текст составлен таким образом, чтобы продемонстрировать исключительное положение черниговского князя .

«Сказание о чудесах» описывает перезахоронение останков Бориса и Глеба 20 мая 1072 г. так: «Наступило время перенесения святых мучеников Романа и Давида. Собрались братья - Изяслав, Святослав, Всеволод, и митрополит Киевский Георгий, и второй митрополит, Черниговский, - Неофит; епископ Петр Переяславский, и Никита Белгородский, Михаил Юрьевский, и игумены: Феодосии Печерский, и Софроний святого Михаила, и Герман святого Спаса, и все остальные игумены, И сотворили торжественный праздник. Сначала понесли князья на плечах деревянную раку святого Бориса. Впереди шли преподобные черноризцы со свечами и диаконы, за ними духовенство, и потом митрополиты и епископы, а за ними несли раку. Принесли ее и поставили в церкви, и когда открыли раку, то наполнилась церковь благоуханием и запахом чудесным. Увидев это, прославили Бога. А митрополита охватил ужас, так как он сомневался в этих святых, и, пав ниц, он просил прощения. И, целовав мощи, переложили их в каменную раку.

После этого взяли каменную раку с Глебом, поставили ее на сани и, зацепив веревками, повезли. И когда были в дверях, остановилась рака недвижно. И велели народу взывать: „Господи, помилуй!“ И молились Господу и святым. И сразу повезли. Поцеловав голову святого Бориса, митрополит Георгий взял руку святого Глеба и начал благословлять ею князя Изяслава и Всеволода. Тогда Святослав, взяв руку, приложил к нарыву на шее, к глазам своим и к темени. После этого положили руку в гроб и начали служить святую Литургию. А Святослав сказал Берну: „Что-то мне голову колет“. И снял Берн шапку с князя и увидел ноготь святого Глеба, снял его с головы Святослава и отдал ему. Он же прославил Бога за милость святых. После Литургии все братья пошли и обедали все вместе.

И праздновали праздник торжественно, и щедрую милостыню раздали беднякам. И, распрощавшись друг с другом, разошлись по домам, С тех пор установился этот праздник святым мученикам в двадцатый день месяца мая благодатью Господа нашего Иисуса Христа» .

Несмотря на усилия Изяслава, политический вес Святослава укреплялся. В отличие от старшего брата, Святослав поддерживал добрые отношения с Антонием, основателем Печерского монастыря, становившегося одним из наиболее авторитетных арбитров в политической жизни Руси . Быть может, именно Святослав добился учреждения в Чернигове «титулярной» митрополии во главе с Нифонтом , который, по мнению А. Н. Ужанкова, мог быть местоблюстителем киевской кафедры в отсутствие митрополита Георгия, так как не исключено, «что митрополит Георгий, после того как сам лично удостоверился в нетленности мощей князей, взял на себя труд по достижению официального признания святых и Византией. На это якобы указывает его поездка в том же году к патриарху в Константинополь».

Как полагает исследователь, «официальная канонизация Бориса и Глеба как общерусских (т. е. надо понимать, общеправославных) святых во времена святительства в Киеве Георгия всецело зависела от его позиции» . Поскольку митрополит не вернулся из своей «командировки», а его преемник Иоанн II появился в Киеве лишь в 1077 г., каноническое признание Бориса и Глеба Константинопольским патриархатом могло произойти не ранее этого времени. Если новый митрополит имел при себе соответствующую санкцию, он вполне мог выступить инициатором составления церковной службы Борису и Глебу, где был предан анафеме Святополк, или одной из ее редакций .

2.3. Распад «триумвирата» и борьба за «Черниговское наследство»

В отсутствие митрополита Георгия отношения между правителями «Русской земли» накалялись. Если Неофит Черниговский действительно исполнял обязанности местоблюстителя Киевской митрополии, становится понятной та политическая активность, которую вдруг стал проявлять Святослав.

Как сообщает ПВЛ: «В год 6581 (1073). Воздвиг дьявол распрю в братии этой - в Ярославичах. И были в той распре Святослав со Всеволодом заодно против Изяслава. Ушел Изяслав из Киева, Святослав же и Всеволод вошли в Киев месяца марта 22-го и сели на столе в Берестовом, преступив отцовское завещание. Святослав же был виновником изгнания брата, так как стремился к еще большей власти; Всеволода же он прельстил, говоря, что „Изяслав сговорился со Всеславом, замышляя против нас; и если его не опередим, то нас прогонит“. И так восстановил Всеволода против Изяслава. Изяслав же ушел в Польшу со многим богатством, говоря, что „этим найду воинов“. Все это поляки отняли у него и выгнали его. А Святослав сел в Киеве, прогнав брата своего, преступив заповедь отца, а больше всего Божью» .

Долгое время преобладало представление о том, что польский князь Болеслав II просто отобрал имущество Изяслава и выслал его из страны ; тем не менее существует предположение, что военные действия в пользу изгнанного князя на западных границах Руси все же были предприняты и завершились мирным договором в Сутейске (1074), который скрепил сын Всеволода Ярославича Владимир Мономах, сообщающий об этом в «автобиографической» части своего «Поучения». Очевидно, для Изяслава эта локальная польско-русская война завершилась безрезультатно, так как Болеслав не только сумел наладить отношения со Святославом, но и заключил с ним союз против чешских Пржемысловичей. В 1076 г., свидетельствует ПВЛ, «ходил Владимир, сын Всеволода, и Олег, сын Святослава, в помощь полякам против чехов». Как уточняет сам Владимир Мономах: «…послал меня Святослав в Польшу: ходил я за Глогов до Чешского леса, и ходил по земле их 4 месяца» .

В борьбе с братом Изяслав был вынужден искать других союзников: он обратился за помощью к немецкому королю Генриху IV. Как писал хронист Лампрехт Герсфельдский, по завершении рождественских празднеств в Страсбурге, «немного дней спустя [Генрих IV] перебрался в Майнц, куда к нему прибыл король Руси по имени Димитрий [крестильное имя Изяслава], привезя ему бесчисленные сокровища в виде золотых и серебряных сосудов и чрезвычайно драгоценных одежд, с просьбой оказать ему помощь против его брата, который силой изгнал его из королевства и, подобно свирепому тирану, сам завладел королевской властью. Для переговоров с ним об обидах, которые он причинил своему брату, король не медля отправил Бурхарда, настоятеля трирской церкви, который должен был предупредить его, чтобы он оставил не по праву захваченный трон, иначе ему вскоре придется испытать силу оружия Германского королевства. Этот [Бурхард] оказался подходящим для такого посольства по той причине, что тот, к кому он отправлялся, был женат на его сестре, и Бурхард активно ходатайствовал перед королем, чтобы против того пока не предпринималось никаких более серьезных мер. Король же Руси до возвращения посольства поручен был королем [Генрихом] заботам маркграфа саксонского Дед и, в сопровождении которого он ранее и прибыл» .

Как видно, Изяслав прибыл в Германию отнюдь не с пустыми руками, значит, ПВЛ допустила преувеличение, сообщив о том, что он лишился всего своего имущества в Польше. Генрих IV направил в Киев своих послов. Эта дипломатическая миссия была зафиксирована не только хроникой Лампрехта, но и ПВЛ, которая сообщает под 1075 г.: «В тот же год пришли послы от немцев к Святославу; Святослав же, гордясь, показал им богатство свое. Они же, увидев бесчисленное множество золота, серебра и шелковых тканей, сказали: „Это ничего не стоит, ведь это лежит мертво. Лучше этого воины. Ведь мужи добудут и больше того“» . Интересно, что устами иноземных послов летописец осуждает своего князя, поведение которого не соответствовало стереотипу «идеального правителя».

С политической точки зрения, миссия Буркхарда завершилось безрезультатно, хотя богатые дары Святослава Генриху IV, по словам Лампрехта Герсфельдского, поразили воображение немцев . В этих условиях Изяслав был вынужден обратиться к римскому папе Григорию VII через своего сына Ярополка, посетившего Вечный город, который, как полагают, в обмен на помощь готов был признать власть «наместника св. Петра». Известно, что Григорий VII отреагировал на миссию Ярополка в посланиях (бреве) от 17 апреля (направленном «Деметрию, королю Руси») и 20 апреля 1075 г. (направленном Болеславу II), однако исследователи спорят о том, привело ли это к каким - либо практическим результатам .

Возвращаясь к истокам конфликта между правителями «Русской земли», в который оказались вовлечены крупнейшие фигуры европейской политики XI в., обратим внимание на то, что автор летописной статьи 1073 г. в соответствии с традиционными представлениями средневековой историографии приписывает начало вражды Ярославичей проискам дьявола и… властолюбию черниговского князя, а в заключение совершает традиционный экскурс в ветхозаветную историю, уподобив Святослава потомкам библейского Хама, покусившимся «на землю Сифову», и даже Исаву, который преступил «заповедь отца своего, и прия убийство». В этом можно усмотреть и скрытое уподобление Святослава Ярославича Святополку Окаянному, которому также инкриминируется властолюбие.

В летописном тексте есть еще ряд интересных моментов. Во-первых, Изяслав успел покинуть город и забрать с собой все свое имущество, а значит, об интригах Святослава ему было известно заранее. Во-вторых, Святослав и Всеволод, войдя в Киев, «сели на столе в Берестовом», т. е. в загородной княжеской резиденции, а не в самом городе. Интересное объяснение этому факту предложил М. Б. Свердлов, по мнению которого, «союзники вместе выступили против старшего брата, но сесть вдвоем на княжеский стол в Киеве они не могли, поскольку на Руси, в отличие от Византийской империи, еще не было традиции соправительства. Княжеским столом мог владеть лишь один князь. Поэтому они сели вдвоем на княжеском дворе в древнем родовом владении - селе Берестове. Там, видимо, они решили, что в Киеве будет править Святослав» .

В «Русской земле» вновь установилась система «дуумвирата», когда только два из трех ее центров имели собственных князей. Не исключено, что «дуумвиры» произвели передел прочих волостей; возможно, как заметил академик М. С. Грушевский, был сделан «шаг вперед в кооперативном собирании земель» . В. Н. Татищев высказал мнение, что «Святослав, приняв престол русский, брату Всеволоду дал Чернигов со всею областию». Согласно другой точке зрения, восходящей к Н. М. Карамзину, черниговский «стол» остался за Святославом.

Попробуем выяснить, на какие территории за пределами «Русской земли» распространялось его право сбора дани, благодаря которому он смог накопить «бесчисленное множество» золота, серебра и паволоков. По утверждению В. Н. Татищева, Святослав «сына Бориса посадил в Вышгороде, Глеба - в Переяславле, Давида - в Новгороде, а Олега - в Ростов» . Исследователь предполагал, что Чернигов был обменен Святославом на принадлежащие Всеволоду Переяславль и Ростовскую волость, однако в созданной им картине распределения уделов есть несколько моментов, противоречащих источникам. Так, принадлежность Бориса к Святославичам вызывает сомнения, так как, скорее всего, здесь имеется в виду племянник Святослава Борис Вячеславич .

ПВЛ дает основания полагать, что в экономической зависимости от Чернигова Ростовская земля оказалась не в 1073 г., а двумя годами раньше. Княжение Глеба в Новгороде продолжалось как минимум до 1078 г., поскольку летописных данных о его переходе на переяславский «стол» нет. Перечень новгородских князей, приведенный в НIЛМ, относит княжение Давыда к более позднему периоду (1095–1097) , между двумя княжениями сына Мономаха - Мстислава. Местом княжения Олега в «Поучении» Владимира Мономаха называется Волынь .

Несмотря на то что сведения Татищева не находят подтверждения в источниках, они часто используются как фактическая основа для реконструкции территориального состава княжеских владений. Например, О. М. Рапов полагал, что в 1073–1076 гг. власть Святослава распространялась на Киевскую, Турово-Пинскую, Древлянскую, Новгородскую, часть Смоленской, а также Переяславской и Ростово-Суздальской земель. «Два последних владения он выменял у брата Всеволода Ярославича за Черниговскую, Муромо-Рязанскую и, вероятно, Тмутороканскую области. Тогда же он стал владетелем и юго-западных земель - Владимиро-Волынской и Червеньской, а также территорий, расположенных по Стрыю, Сапу, Серету и Днестру» .

С источниковедческой точки зрения ситуация такова. ПВЛ, сообщая в конце статьи 1073 г. о том, что «Святослав сел в Киеве», ничего не говорит о судьбе черниговского «стола»; в то же время исследователи обратили внимание на «Поучение» Владимира Мономаха и «Киево-Печерский патерик», которые свидетельствуют о том, что Всеволод остался на княжении в Переяславле .

Таким образом, гипотеза, выдвинутая В. Н. Татищевым, с одной стороны, не подкреплена летописными фактами, с другой - противоречит остальным источникам и может базироваться лишь на логическом применении принципа «лествичного» наследования. Под влиянием татищевской гипотезы, как правило, игнорируют прямое указание ПВЛ под 1093 г., где в конце некролога Всеволоду сообщается, что он умер, «княжив в Киеве 15 лет, а в Переяславле год, и в Чернигове год» .

В числе волостей, часть дани от которых могла поступать в Чернигов, а позднее в Киев, несомненно, была Тмуторокань, куда шла дань от касогов «и иных стран»; за исключением краткого периода 1064–1066 гг., когда здесь княжил Ростислав Владимирович, она находилась под властью одного из сыновей Святослава - Глеба. После того как Глеб около 1069 г. был переведен на княжение в Новгород, в Тмуторокани, надо полагать, сел другой его сын - Роман. Под 1071 г. ПВЛ сообщает, что дань для Святослава собиралась и в Ростовской земле, хотя она входила во владения Всеволода. Таким образом, летописный материал позволяет утверждать, что Святослав Ярославич в 1060 - начале 1070-х гг. располагал экономическими ресурсами северо-востока и юга, которые позволили ему начать борьбу за Киев.

В результате мартовского переворота 1073 г. отношения черниговского князя с Печерским монастырем оказались испорчены, и это не могло не сказаться на репрезентации его деятельности в летописной и агиографической традиции. «Хотя в летописи сохранились статьи, где заметна обработка текстов в пользу Святослава, годы его княжения описаны позднее осуждавшим его летописцем» (А. Г. Кузьмин) . Исследователи, вслед за А. А. Шахматовым, полагают, что предвзятое отношение к Святославу связано с нарушением им порядка наследования киевского «стола», на чем, в частности, акцентирует внимание «Житие Феодосия».

Колоритно описал эту ситуацию Д. С. Лихачев: «Игумен Феодосий отказался явиться на пир, которым Святослав собирался ознаменовать свое вокняжение в Киеве, а затем неоднократно обличал Святослава. В проповедях, посланиях („епистолиях“) и через приходивших к нему „вельмож“, которых просил передать Святославу свое осуждение его поступков. Феодосий утверждал, что Святослав „не по закону“ сел в Киеве, прогнав своего старшего брата, которого должен был иметь вместо отца. Феодосий запретил поминать имя Святослава на монастырских службах, и в монастыре по-прежнему поминали Изяслава. После одной из „великих зело“ епистолий, в которой Феодосий сравнивал Святослава с Каином и „иными многими древними гонителями, убийцами и братоненавистниками“, Святослав пришел в страшный гнев. Он бросил на землю послание Феодосия и „яко лев“ рыкнул „на праведного“». Лишь впоследствии «Феодосий стал считаться с Святославом как с киевским князем, но поминал его на богослужении всегда на втором месте после Изяслава» .

По мнению А. Н. Насонова: «В Печерском монастыре сложился определенный идеал князя, и представители династии Рюриковичей, признававшейся в Печерском монастыре единственной законной династией, должны были и в отношении друг с другом и в отношениях с населением не нарушать, во всяком случае, явно и резко, требований этого идеала» . В данном случае он лишь абстрагировал идею М. Д. Присёлкова, приписавшего создание такого «идеального образа» летописцу Никону (отождествлявшемуся в его концепции с митрополитом Иларионом, якобы принявшим под этим именем схиму) .

Согласно «Сказанию о чудесах» Бориса и Глеба, князь Святослав, как и его предшественник, проявлял интерес к увековечиванию памяти братьев-мучеников, заложив в их честь в Вышегороде новый храм, однако в самый разгар строительства он скончался «от резанья желве» 27 декабря 1076 г. Учитывая то обстоятельство, что Святослав погребен в черниговском храме Св. Спаса, в то время как его братья Изяслав и Всеволод погребены в киевском храме Св. Софии , можно сделать вывод, что он сосредоточил в своих руках власть над Киевом и Черниговом, и это послужило основанием для составителя княжеского «Изборника», писца Иоанна, назвать его князем «Русской земли», хотя ПВЛ не использует по отношению к нему данный титул.

Как заметил П. П. Толочко: «О смерти его достаточно сдержанно сказано в летописи: в ней нет даже традиционной фразы о сочувствии киевлян к покойнику» . На самом же деле в ПВЛ отсутствует не «традиционная фраза», а традиционный для таких случаев некролог с описанием внешности князя и различных его достоинств. Это является еще одним из доказательств того, что киевская «общественность», возможно, направляемая Печерским монастырем, была настроена к покойному князю враждебно.

Смерть Святослава привела к тому, что вакантными оказались сразу два стола - киевский и черниговский. 1 января 1077 г. ему наследовал Всеволод, но такая ситуация не устраивала одного из младших князей - Бориса Вячеславича, неожиданно проявившего политические амбиции. Летописец сообщает: «Сел Борис в Чернигове месяца мая в 4 день, и было княжения его 8 дней и бежал в Тмуторокань к Роману».

Учитывая, что Борис был сыном Вячеслава Ярославича, княжившего в Смоленске, вряд ли можно считать, что он мог пользоваться какой-то местной поддержкой, либо поддержкой кого-то из многочисленных наследников Святослава. В рамках существующих представлений о принципах наследования «столов» его претензии на Чернигов вообще непонятны; остается предполагать, что предприимчивый князь воспользовался тем, что в этот момент на Русь пришел с поляками Изяслав, и занял город, возможно, с небольшой группой сторонников, но, чувствуя непрочность своего положения, бежал в Тмуторокань, где княжил сын Святослава Роман, имевший больше прав на черниговский «стол».

Переговоры Всеволода и Изяслава, состоявшиеся на Волыни, завершились тем, что Изяслав 15 июля сел в Киеве, а Всеволод вернулся в Чернигов. Вновь образованный «дуумвират» приступил к перераспределению княжений: сын Святослава Глеб был заменен в Новгороде одним из сыновей правящего киевского князя - Святополком. Еще один сын Изяслава - Ярополк - был посажен в Вышгороде, а сын Всеволода Владимир Мономах - в Смоленске. По его словам, другой сын Святослава, Олег, был выведен из Владимира-Волынского и «был у Всеволода в Чернигове».

Как нетривиально писал об этом В. В. Мавродин: «Из „Поучения детям“ Мономаха видно, что Олега пытались всячески задобрить, и, вернувшись к отцу из Смоленска, Мономах вместе с Всеволодом устраивает Олегу обед на Красном Дворе в Чернигове. Но если для Мономаха эти средства казались достаточными, никакими обедами успокоить Олега, у которого буквально из-под носа стащили лакомый кусок, было невозможно. Как только оттираемый своими сородичами на задний план Олег убедился, что из положения „изгоя“ ему не выйти, он бежит 10 апреля 1078 г. в Тмутаракань» .

В Тмуторокани сложилась коалиция «младших князей», противостоявшая при поддержке половцев «дуумвирату», правившему в «Русской земле». И «привели Олег и Борис поганых на Русскую землю и пошли на Всеволода с половцами. Всеволод же вышел против них на Сожицу, и победили половцы русь, и многие убиты были тут: убит был Иван Жирославич и Тукы, Чудинов брат, и Порей, и иные многие, месяца августа в 25-й день. Олег же и Борис пришли в Чернигов, думая, что победили, а на самом деле земле Русской великое зло причинили». Потерпевший поражение Всеволод был вынужден обратиться за помощью к Изяславу. В летописи сохранились подробности встречи князей: «Всеволод же пришел к брату своему Изяславу в Киев; поздоровались и сели. Всеволод же поведал о всем происшедшем. И сказал ему Изяслав: „Брат, не тужи. Видишь ли, сколько всего со мной приключилось: не выгнали ли меня сначала и не разграбили ли мое имущество? А затем, в чем провинился я во второй раз? Не был ли я изгнан вами, братьями моими? Не скитался ли я по чужим землям, лишенный имения, не сделав никакого зла? И ныне, брат, не будем тужить. Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя“. И, так сказав, утешил Всеволода, и повелел собирать воинов от мала до велика». Подробность записи говорит в пользу того, что она, возможно, была написана очевидцем событий; интересно и то, что фраза, которую летопись приписывает Изяславу, по сути, является подтверждением гипотезы о существовании в «Русской земле» правящего «дуумвирата».

ПВЛ сообщает: «И отправились в поход Изяслав с Ярополком, сыном своим, и Всеволод с Владимиром, сыном своим. И подошли к Чернигову, и черниговцы затворились в городе, Олега же и Бориса там не было. И так как черниговцы не отворили ворот, то приступили к городу. Владимир же приступил к восточным воротам от Стрижени, и захватил ворота, и взял внешний город, и пожег его, люди же вбежали во внутренний город. Изяслав же и Всеволод услышали, что Олег с Борисом идут против них, и, опередив их, пошли от города против Олега» .

Летописная статья 1078 г. интересна тем, что здесь впервые зафиксировано проявление сепаратизма внутри «Русской земли». Был ли он следствием длительного противостояния или явлением спонтанным, судить трудно, но факт остается фактом: население города - «черниговцы» - начинают отстаивать собственные интересы. Ожесточенное сопротивление горожан на первый взгляд необъяснимо, если вспомнить, что Борис Вячеславич княжил в Чернигове всего неделю; скорее всего, жители города проливали кровь за Олега, считая его «своим» князем .

Мы не оспариваем того, что под «черниговцами» подразумевается именно городская община (как думает И. Я. Фроянов). Нам представляется противоречивым то обстоятельство, что эти «черниговцы» не препятствовали вокняжению Всеволода в городе год назад, но оказали сопротивление при его появлении у города с киевскими войсками. Это противоречие устраняется, если предположить, что под «черниговцами» подразумевается не все население города, а лишь та его часть, которая поддержала притязания Олега Святославича, сумев взять верх в городской общине.

После поражения на Нежатиной Ниве, где 3 октября 1078 г. погибли Борис и Изяслав, а Олег едва успел бежать в Тмуторокань с остатками дружины, власть в Киеве снова перешла к Всеволоду, а черниговский стол занял недавно воевавший с черниговцами Владимир Мономах. Борьба за «Черниговское наследство» продолжилась летом следующего года, когда на Русь при поддержке половцев вторгся Роман Святославич, оставивший в Тмуторокани вместо себя Олега. Однако Всеволоду удалось заключить мир с половцами, после чего Роман был убит своими недавними союзниками, а Олег, надо полагать, тоже не без ведома Всеволода, захвачен хазарами и выслан в Константинополь. В Тмуторокани водворился присланный из Киева посадник Ратибор. Таким образом, война 1078–1079 гг. за наследство Святослава Ярославича завершилась поражением его сыновей.

Следует отметить факт, на который исследователи почти не обращали внимания. По свидетельству Владимира Мономаха: «И на весну посадил меня отец в Переяславле выше всей братии» . Судя по хронологии событий в «Поучении» и ПВЛ, речь идет о весне 1083 или 1084 г. Сохранение за Мономахом черниговского княжения и посажение его на «стол» в Переяславле означало возвращение «Русской земли» к «дуумвирату» 1077–1078 гг., что дало князю основание подчеркнуть свое превосходство «перед братьями». При жизни Всеволода это исключительное положение Мономаха не оспаривалось даже инициатором княжеских «крамол» Олегом Святославичем, вернувшимся в Тмуторокань в 1083 г.

После утверждения на киевском «столе» Всеволод Ярославич достроил заложенную Святославом церковь Борису и Глебу, однако сразу по окончании строительства храм рухнул. Если верить составителю «Сказания чудес», на рубеже 80-х и 90-х г. XI в. культ князей пришел в упадок .

Следующий этап развития культа Бориса и Глеба оказался связан с изменением политической структуры «Русской земли» в 90-х г. XI в., когда ее городские центры вновь оказались в руках «триумвирата», составленного на сей раз из двоюродных братьев: в 1093 г. - из Святополка Изяславича, Владимира и Ростислава Всеволодовичей; в 1097 г. - из Святополка, Владимира и Давыда Святославича , которого пытался оттеснить на задний план младший брат Олег. Как и следовало ожидать, отношения между его участниками уступали аналогичному политическому союзу 1050–1060-х гг.

После смерти Всеволода в апреле 1093 г. Мономах отказался от возможности занять киевский стол вне родового старшинства в пользу Святополка. Летописец рассказывает об этом: «Владимир же стал размышлять, говоря: „Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца“. И, размыслив, послал по Святополка в Туров, а сам пошел в Чернигов, а Ростислав - в Переяславль. И после Пасхи, по прошествии праздничной недели, в день антипасхи, месяца апреля в 24-й день пришел Святополк в Киев. И вышли навстречу ему киевляне с поклоном, и приняли его с радостью, и сел на столе отца своего и дяди своего» . Однако на следующий год Мономаху пришлось отказаться от Чернигова, когда Олег Святославич возобновил войну за «стол» своего отца, и перейти на княжение в Переяславль, оставшееся вакантным после гибели младшего брата Ростислава в битве с половцами на реке Стугне. О начале второй войны за «Черниговское наследство» ПВЛ говорит под 1094 г.: «В тот же год пришел Олег с половцами из Тмутаракани и подошел к Чернигову, Владимир же затворился в городе. Олег же, подступив к городу, пожег вокруг города и монастыри пожег. Владимир же сотворил мир с Олегом и пошел из города на стол отцовский в Переяславль, а Олег вошел в город отца своего. Половцы же стали воевать около Чернигова, а Олег не препятствовал им, ибо сам повелел им воевать» .

Владимир Мономах в «Поучении» сообщает детали этих событий: «И потом Олег на меня пришел со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними 8 дней за малый вал и не дала им войти в острог; пожалел я христианских душ, и сел горящих, и монастырей и сказал: „Пусть не похваляются язычники“. И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около 100 человек, с детьми и женами» .

Итак, Олег Святославич добился «отчего» стола в Чернигове ценой разорения волости. Не исключено, что капитуляция Мономаха являлась следствием целенаправленного политического компромисса, позволившего восстановить нормальное функционирование порядка наследования «отчин» в «Русской земле» . Вокняжение Олега в Чернигове не означало окончания войны за «Черниговское наследство». Судя по летописи, его целью было не только объединение всех территорий, которыми так или иначе управлял его отец Святослав, но и дальнейшее их расширение .

Если против Владимира Мономаха действовал Давыд Святославич, пытавшийся закрепиться на княжении в Смоленске, то сын Мономаха Изяслав в 1095 г. захватил Муром, где сидел посадник Олега. Кроме того, по утверждению враждебно настроенного к Олегу летописца, он категорически отказался участвовать в формировании коалиции против половцев, чем спровоцировал создание союза князей Киева и Переяславля и был вынужден бежать из Чернигова в Стародуб, где сдался после тридцати трех дней осады и «целовал крест» о присоединении к антиполовецкой коалиции вместе со своим братом Давыд ом. Но он не выполнил условий мирного соглашения и, набрав при содействии Давыда воинов в Смоленске, отправился выгонять Изяслава из Мурома, погибшего в битве 6 сентября 1096 г. Казус заключался в том, что Олег, бывший крестным отцом погибшего княжича, стал виновником его смерти. Однако и это не умерило его политических аппетитов.

По свидетельству ПВЛ: «Олег же по взятии города перехватал ростовцев, и белозерцев, и суздальцев, и заковал их, и устремился на Суздаль. И когда пришел в Суздаль, сдались ему суздальцы. Олег же, замирив город, одних похватал, а других изгнал и имущество у них отнял. Пошел к Ростову, и ростовцы сдались ему. И захватил всю землю Муромскую и Ростовскую, и посажал посадников по городам, и дань начал собирать» . Таким образом, черниговский князь при содействии младшего брата Ярослава не только восстановил контроль над своей «отчиной», но и захватил «отчину» своего противника Владимира Мономаха. Поскольку попытки урегулирования конфликта, предпринятые Мономахом и его сыном Мстиславом, оказались тщетными, он разрешился битвой при Калокше, где Олег потерпел поражение и вынужден был бежать, утратив все свои приобретения. В этих условиях ему пришлось согласиться на участие в княжеском съезде, состоявшемся в 1097 г. в Любече.

ПВЛ так описывает это собрание: «Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: „Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут войны. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк - Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир - Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав - Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду - Владимир, Ростиславичам же: Володарю - Перемышль, Васильку - Теребовль“. И на том целовали крест: „Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной“. Сказали все: „Да будет против того крест честной и вся земля Русская“. И, попрощавшись, пошли восвояси» .

Надо отметить, что летописная запись о княжеском съезде в Любече менее подробна, чем другие статьи ПВЛ за первую половину 90-х гг. XI в. Поэтому вряд ли она может рассматриваться как завершение Начального свода (о чем писал академик Л. В. Черепнин) . Статья 1097 г. поражает своей «протокольной» лаконичностью и не имеет даже календарной даты, что позволяет предполагать, что она написана гораздо позже описываемых в ней событий. Создается впечатление, что летописец не придавал им особого значения, видимо, считая, что этот съезд ничем не отличался от аналогичных княжеских встреч в Вышгороде в 1072 или в Киеве в 1078 г. Между тем в историографии он рассматривается как один из ключевых моментов эволюции древнерусской государственности .

На Любечском княжеском съезде еще присутствует идея единства, но летописец уже вынужден считаться с политической реальностью последних десятилетий, когда стольные города, находящиеся во владении разных княжеских ветвей, становятся причиной кровопролитных междоусобий, а внутри них вызревает партикуляризм городских общин. В этом контексте акт 1097 г. - это не только финал войны за «Черниговское наследство», но и своеобразный предохранитель от прецедентов 1073 и 1078 гг. По мнению И. Я. Фроянова и А. Ю. Дворниченко: «Договор князей, заключенный в Любече, являлся, по сути, признанием самостоятельности Чернигова и отчасти Переяславля» . Хотя идея единства «Русской земли» сохранялась еще долгое время, с этого момента составлявшие ее ядро политические центры пошли самостоятельным путем.

Владения Святослава Ярославича с огромными экономическими ресурсами за пределами «Русской земли», были возвращены его детям в раздробленном виде, - следовательно, потенциальная политическая опасность для правителей Киева и Переяславля была устранена. Из летописных свидетельств можно заключить, что по условиям соглашения в Любече Давыд Святославич получил «стол» в Чернигове, Олег - княжение в Новгороде-Северском, Ярослав - в Муроме и Рязани. Существует предположение, что в обмен на возвращение детям Святослава их «отчин» Любечский съезд по инициативе Владимира Мономаха исключил «возмутителей спокойствия» Святославичей из числа наследников киевского «стола» .

Как показали дальнейшие события, «возмутителями спокойствия» являлись не только они…

2.4. Ослепление Василько Ростиславича и династический конфликт 1097–1100 гг. Предпосылки и последствия

Сразу по завершении Любечского съезда начались междукняжеские интриги, жертвой которых стал теребовльский князь Василько Ростиславич. Как позволяет судить пространная повесть, помещенная в ПВЛ под тем же 1097 г. и написанная, как полагают, очевидцем событий, неким Василием (М. Х. Алешковский считал его автором второй редакции ПВЛ, составленной в 1119 г. и сохранившейся в Ипатьевской летописи, тогда как Сильвестр, автор текста, сохранившегося в Лаврентьевской летописи, всего лишь сокращал текст Василия в начале 1120-х гг.) . Инициаторами интриг выступили некоторые из княжьих «мужей» (Василь, Туряк и Лазарь), которым удалось убедить волынского князя Давыда Игоревича в существовании коалиции, созданной Владимиром Мономахом и Васильком против Давыда и киевского князя Святополка. «И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они говорить Давыду Игоревичу, что „Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя“. Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: „Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове“».

Князю волынскому удалось достаточно быстро убедить в истинности своих слов князя киевского. «Святополк же пожалел о брате своем и про себя стал думать, не правда ли это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал, и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: „Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире“. И послушался его Святополк» .

Предпосылками этого династического конфликта послужили отнюдь не решения Любечского съезда. Они были созданы десятилетием раньше, когда на юго-западных окраинах древнерусского государства завязался еще один гордиев узел междукняжеских отношений - не менее сложных, чем в «Русской земле». С начала 50-х гг. XI в. княжеский стол на Волыни переходил из рук в руки между сыновьями и внуками Ярослава Мудрого, пока в 1078 г. не оказался в руках Ярополка Изяславича, который вместе с княжением во Владимире-Волынском получил также княжение своего отца в Турове.

Когда в 1084 г. обострились его отношения с тремя сыновьями тмутороканского князя Ростислава, которые жили в его столице в качестве безудельных князей-изгоев, ему пришлось отстаивать свои владения с оружием в руках при поддержке Владимира Мономаха. В том же году в этот региональный «квартет» князей включился еще один внук Ярослава Мудрого - Давыд Игоревич, лишившийся «стола» в Тмуторокани (который он делил с Володарем Ростиславичем) и посаженный на княжение в Дорогобуж. Это могло вызвать недовольство Ярополка, связанного родственными узами и с немецкой аристократией, и с польским княжеским домом, и потому доступного влияниям «заграницы».

По утверждению ПВЛ, в 1085 г. он «хотел идти на Всеволода, послушав злых советников», что позволяет предполагать существование при его дворе прозападной политической группировки, однако при первых признаках войны, оставив свою мать и дружину в Луцке, бежал в Польшу, не дожидаясь того момента, когда возглавивший карательную экспедицию Владимир Мономах осадил город. После подписания капитуляции Владимир посадил в городе Давыда, а мать, жену и дружину Ярополка увел в Киев. Поскольку матерью Ярополка была польская княгиня Гертруда, женой - немецкая принцесса Кунигунда , пленение которых могло спровоцировать осложнения во внешней политике Киева, конфликт удалось замять довольно быстро: уже в следующем году мятежный князь заключил мир с Владимиром Мономахом и получил обратно свое княжество. Однако новое столкновение с Ростиславичами закончилось для него плачевно: 22 ноября 1086 г. он был убит под Звенигородом Галицким неким Нерадцем, который, надо полагать, действовал по приказу одного из его политических противников - Рюрика Ростиславича .

Вновь вокняжившийся во Владимире-Волынском Давыд Игоревич сохранил пропольскую внешнеполитическую ориентацию своего предшественника, что обусловило его противостояние с Ростиславичами, и прежде всего с княжившим в Теребовле Васильком, который в 1092 г. вместе с половцами совершил вторжение в Польшу. По словам самого Василька, которые приведены в ПВЛ, он собирался претворить в жизнь масштабную внешнеполитическую программу: «И подумал: на землю Польскую пойду зимою и летом, и завладею землею Польскою, и отомщу за Русскую землю. И потом хотел захватить болгар дунайских, и посадить их у себя. И затем хотел отпроситься у Святополка и у Владимира идти на половцев - да либо славу себе добуду, либо голову свою сложу за Русскую землю. Других помыслов в сердце моем не было ни на Святополка, ни на Давыда» . Разумеется, соседство со столь пламенным патриотом было небезопасным для Давыда Игоревича, если он поддерживал дружественные отношения с польским князем Владиславом Германом. Если учитывать все эти аспекты междукняжеских противоречий, становится понятным, почему волынский князь так быстро поверил интригам.

Как рассказывает автор летописной повести, в ноябре 1097 г. Давыду и Святополку удалось заманить Василька в Киев во время посещения им Выдубицкого монастыря. В преддверии новой войны с поляками теребовльский князь хотел отказаться от приглашения Святополка, что послужило основанием для новых обвинений со стороны Давыда. «И сказал Давыд Святополку: „Видишь ли - не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдет в свою волость, сам увидишь, что займет все твои города - Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянешь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне“. И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: Если не хочешь остаться до именин моих (дня св. Михаила, в честь которого был крещен Святополк. - Д.Б. ), то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыд ом. Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд» . Обвинения, выдвинутые Давыдом, были весьма опасны, ибо в его устах положение выглядело так, будто теребовльский князь претендует на «отчину» Святополка - Турово-Пинское княжество, где в разные годы правили его отец, старший брат и он сам. Поэтому явившийся в Киев Василько был взят под стражу, ослеплен и отдан на попечение Давыда, который собирался выдать его полякам.

Эта «политическая акция» вызвала возмущение Владимира Мономаха, который, по свидетельству летописи, «услышав, что схвачен был Василько и ослеплен, ужаснулся, заплакал и сказал: „Не бывало еще в Русской земле ни при дедах наших, ни при отцах наших такого зла“». Мономах вошел в соглашение со Святославичами, которые также «сильно опечалились и плакали, говоря, что „этого не бывало еще в роде нашем“». Впервые младшие князья «Русской земли», встретившись во время переговоров в Городце, призвали к ответу князя киевского, послав к нему со словами: «Зачем ты зло это учинил в Русской земле и вверг нож в нас? Зачем ослепил брата своего? Если бы было у тебя какое обвинение против него, то обличил бы его перед нами, а, доказав его вину, тогда и поступил бы с ним так. А теперь объяви вину его, за которую ты сотворил с ним такое».

Святополк Изяславич пытался оправдаться. «Поведал мне Давыд Игоревич: „Василько брата твоего убил, Ярополка, и тебя хочет убить и захватить волость твою, Туров, и Пинск, и Береетье, и Погорииу, а целовал крест с Владимиром, что сесть Владимиру в Киеве, а Васильку во Владимире“. А мне поневоле свою голову беречь. И не я его ослепил, но Давыд; он и привез его к себе» . Однако оправдания киевского князя оказались неубедительными. Как можно заключить из текста повести, они не убедили не только князей, но даже и их дружинников: «И сказали мужи Владимировы, и Давыдовы, и Олеговы: „Не отговаривайся, будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовом городе схвачен и ослеплен, но в твоем городе взят и ослеплен“». Из этого следует, что этот династический инцидент не был сугубо родовой проблемой Рюриковичей: он затронул всю военно-политическую элиту «Русской земли».

Увидев, что князья готовы переправиться через Днепр и штурмовать Киев, Святополк собрался бежать из города, когда в дело вмешалась киевская община, пославшая на переговоры вдову Всеволода Ярославича и митрополита Николая. После этого начали «слать друг к другу мужей и помирились на том, что сказали Святополку: „Это козни Давыда, так ты иди, Святополк, на Давыда и либо схвати, либо прогони его“. Святополк же согласился на это, и целовали крест друг другу, заключив мир». Таким образом, киевскому князю все же удалось отмежеваться от соучастия в преступлении, но, чтобы подтвердить свою непричастность, он должен был возглавить карательную экспедицию против Давыда Игоревича.

В этих условиях Давыд был вынужден прибегнуть к посредничеству ослепленного Василька, предложив тому на выбор несколько уделов в Волынской земле, однако переговоры закончились неудачей. Весной 1098 г. Давыд хотел захватить Теребовльскую волость, но побоялся вступать в сражение с братом Василька Володарем Перемышльским и возвратил свободу своему пленнику, однако это не спасло его от конфликта с Ростиславичами, которые не успокоились до тех пор, пока не расправились с теми из княжьих «мужей», которые были инициаторами заговора.

Весной 1099 г., когда к границам Волынской земли двинулся Святополк, Давыд отправился искать помощи в Польшу. Владислав Герман за пятьдесят золотых гривен взялся быть посредником между ним и Святополком, но, получив от киевского князя во время переговоров под Берестьем «дары великие», оставил Давыда на произвол судьбы . Обеспечив нейтралитет Польши, Святополк захватил Волынское княжество, а Давыд был вынужден вновь уйти к полякам - на этот раз в качестве изгнанника. Но, как известно, аппетит приходит во время еды. По свидетельству летописца Василия: «Святополк же, прогнав Давыда, стал умышлять на Володаря и Василька, говоря, что „это волость отца моего и брата“; и пошел на них». Очевидно, киевский князь исходил из того, что во время княжения Изяслава и Ярополка Перемышль и Теребовль находились в подчинении туровского князя. Однако его попытка захватить эти города окончилась поражением и бегством во Владимир.

Династический конфликт Рюриковичей принял межгосударственный характер: Святополк возложил борьбу с Ростиславичами на своих сыновей, которые обратились за помощью к венгерскому королю Кальману; между тем в борьбу за Волынь включился Давыд Игоревич, на сей раз опиравшийся на половецкого хана Боняка. По утверждению летописи, половцам удалось разбить венгров, несмотря на их баснословное численное превосходство, после чего один из сыновей Святополка Ярослав, бежал в Польшу, а другой - Мстислав - остался оборонять Владимир-Волынский, во время осады которого погиб. Тогда отстаивать завоевания Святополка отправился воевода Путята, действовавший заодно с сыном Давыда Черниговского Святославом (более известным в летописях под монашеским прозвищем Святоша), однако им удалось отбить Владимир лишь на короткий срок. В конце года его все же захватил Давыд Игоревич, успевший покняжить в городе еще раз, - убрать его оттуда удалось лишь на следующий год по решению нового княжеского съезда .

Ситуацию урегулировали в два этапа: на первом этапе был заключен мирный договор, положивший конец волынской войне 1098–1099 гг.; на втором этапе правители «Русской земли» решали судьбу волынского князя. ПВЛ под 1100 г. рассказывает: «В тот же год братья сотворили мир между собою, Святополк, Владимир, Давыд, Олег в Уветичах, месяца августа в 10-й день. Того же месяца в 30-й день в том же месте собрались на совет все братья - Святополк, Владимир, Давыд, Олег, - и пришел к ним Игоревич Давыд и сказал им: „Зачем призвали меня? Вот я. У кого на меня обида?“ И ответил ему Владимир: „Ты сам прислал к нам: „Хочу, братья, прийти к вам и пожаловаться на свои обиды“. Вот ты и пришел и сидишь с братьями своими на одном ковре- почему же не жалуешься? На кого из нас у тебя жалоба?“ И не отвечал Давыд ничего. И стали братья на конях; и стал Святополк со своей дружиной, а Давыд и Олег каждый со своею отдельно. А Давыд Игоревич сидел в стороне, и не подпустили они его к себе, но особо совещались о Давыде. И, порешив, послали к Давыду мужей своих, Святополк Путяту; Владимир Орогостя и Ратибора, Давыд и Олег Торчина. Посланные же пришли к Давыду и сказали ему: „Так говорят тебе братья: „Не хотим тебе дать стола Владимирского, ибо бросил ты нож в нас, чего не бывало еще в Русской земле. И мы тебя не схватим и никакого зла тебе не сделаем, но вот что даем тебе - отправляйся и садись в Божском остроге, а Дубен и Чарторыйск дает тебе Святополк, а Владимир даст тебе двести гривен, и Давыд с Олегом двести гривен“. И тогда послали послов своих к Володарю и Васильку: „Возьми брата своего Василька к себе, и будет вам одна волость, Перемышль. И если то вам любо, то сидите там оба, если же нет, то отпусти Василька сюда, мы его прокормим здесь. А холопов наших выдайте и смердов“. И не послушались этого ни Володарь, ни Василько. А Давыд сел в Божске, и затем дал Святополк Давыду Дорогобуж, где он и умер, а город Владимир отдал сыну своему Ярославу“» .

Итак, съезд в Уветичах привел к беспрецедентному решению, в результате которого инициатор «крамолы» лишился своей «отчины» по коллективному приговору князей, в то время как фактический его соучастник, киевский князь Святополк, вернув ее под свою юрисдикцию, укрепил политическое положение старшей ветви потомков Ярослава.

Вскоре после княжеского съезда в Уветичах, завершившего династический кризис 1097–1100 гг., вновь возник интерес князей к культу Бориса и Глеба.

2.5. Междукняжеское соперничество вокруг культа Бориса и Глеба в конце XI - начале XII в.

Едва получив политическую автономию, «триумвиры» «Русской земли» вступили друг с другом в соперничество, ареной которого стала усыпальница Бориса и Глеба в Вышегороде. Главными конкурентами оказались ближайшие политические партнеры - Святополк Изяславич и Владимир Мономах. По свидетельству «Сказания о чудесах», в 1102 г. Святополк хотел обновить церковь, построенную в 1072 г. его отцом, говоря: «Не дерзну переносить с места на место [мощи святых]», но «не сбылся этот замысел по Божьему усмотрению и по воле святых мучеников». Между тем Владимир Мономах ночью втайне от Святополка оковал гробы Бориса и Глеба листами из позолоченного серебра .

В 1111 г. каменную церковь Борису и Глебу воздвиг в Вышегороде Олег Святославич, неоднократно настаивавший на их перезахоронении там, однако его инициатива каждый раз наталкивалась на сопротивление Святополка, который, по утверждению «Сказания», завидовал тому, что не он был строителем этой церкви. Таким образом, есть основания утверждать, что между 1072 и 1111 г. некоторые из потомков Ярослава поддерживали представления, согласно которым попечительство о культе князей-мучеников являлось прерогативой киевского князя. Упрочению этого порядка вещей способствовала смерть Святополка Изяславича и последовавшие за ней в апреле 1113 г. волнения в Киеве, в результате которых на киевском столе оказался представитель младшей ветви Ярославичей Владимир Мономах. Переяславский князь пришел к власти в «Русской земле» вне очереди, ибо с точки зрения «лествичного права» она должна была принадлежать одному из Святославичей (если только они не отказались от нее ранее, что выглядит довольно сомнительным), а с точки зрения «права отчинного» наследовать Святополку должен был его сын Ярослав (В. Я. Петрухин) . Согласно одной из гипотез, призванной объяснить этот казус, порядок наследования киевского стола регулировался внутридинастическим соглашением 1078 г. между Изяславом и Всеволодом, в соответствии с которым он переходил в руки старшего представителя то одной, то другой ветви (А. В. Назаренко) .

Вокняжение Мономаха, происходившее в экстраординарных политических условиях, сопровождалось проведением в жизнь социально-экономических реформ, результатом которых стал знаменитый «Устав Владимира Всеволодовича», разработанный совместно с тысяцкими «Русской земли» в дополнение к «Правде Ярослава» и «Правде Ярославичей». Не исключено, что в связи со сложившейся ситуацией новый киевский князь выступил инициатором редактирования составленной в Печерском монастыре ПВЛ, которое было возложено на доверенное лицо Мономаха Сильвестра, игумена Выдубицкого монастыря Св. Михаила (основанного в 1070 г. Всеволодом Ярославичем).

Как заметил С. Я. Сендерович: «Если посмотреть на текст ПВЛ в целом, то в нем можно различить две крупные, примерно равные части: 1) от начала до смерти Владимира Святославича; 2) от мученичества Бориса и Глеба до начала княжения Владимира Мономаха включительно, которое отмечено вторым перенесением мощей этих святых». При этом он обратил внимание на то, что история предстает в ПВЛ «как повествование о процессе христианизации народа и о государственности как о процессе»; в свою очередь, «государственная проблема» в контексте ПВЛ - это «проблема законности престолонаследия в Киеве» .

Исследователь отметил, что в результате династических коллизий власть на протяжении четырех поколений переходила от представителей старших княжеских ветвей, дискредитировавших себя тем или иным образом, к представителям младших. Этот принцип, по его мнению, представлял фундаментальную концепцию, проявившуюся в моральных оценках летописца, которые «распределяются отнюдь не по нормативным признакам, не в простом соответствии с добрыми и злыми поступками, как то можно было бы предположить по морализующей риторике, - летописец знает что-то еще, нечто особенное и решающее, что позволяет ему выбирать между возможностями осуждать своих протагонистов или оправдывать. Владимир I и Святополк I совершают братоубийство, но первый получает ореол святого, второй - печать окаянного, первый становится несравненным светочем русской истории, второй - ее мрачнейшим злодеем. Разумеется, Владимир совершил свое преступление еще будучи язычником, то есть по неведению, но ведь летописец знает, что подобная же разница - между братоубийством по неведению закона и если „ведая сотворихъ“ - имеется между Каином и Ламехом, причем Каин не получил прощения. Очевидно, здесь должно быть еще и другое очень весомое соображение. В то же время, за всем этим можно увидеть единый принцип, руководящий выбором самых разнообразных тактических приемов для оправдания и осуждения различных князей: определяющей является принадлежность князей к старшей или к младшей ветви» .

Закономерность, выявленная С. Я. Сендеровичем, действительно имела место в 978, 1015, 1073, 1078 и 1113 гг. Вне сомнения, подчеркнуть подобную тенденцию было выгодно именно Владимиру Мономаху, собиравшемуся упрочить киевское княжение за своей семьей, назначив преемником своего старшего сына Мстислава, который по воле отца в 1117 г. переменил престижный новгородский «стол» (который занимал без малого 30 лет) на «стол» в Белгороде.

С 1113 г. покровительство Владимира Мономаха культу князей-мучеников приобрело официальный характер, хотя, как позволяют заключить источники, оно являлось следствием компромисса со Святославичами, достигнутого в результате долгих переговоров весной 1115 г. По свидетельству «Сказания о чудесах»: «Когда Владимир начал княжить над всей Русской землей, то надумал он перенести этих святых страстотерпцев в построенную церковь. И известил он об этом братьев своих, Давыда и Олега, которые и сами все время просили и убеждали Владимира перенести святых. Тогда Владимир собрал сыновей своих, и Давыд с Олегом также со своими сыновьями пришли в Вышгород, пришел и митрополит Никифор, собравший всех епископов: из Чернигова - Феоктиста, из Переяславля - Лазаря, Мину - из Полоцка, Даниила - из Юрьева; игумены все пришли: Прохор Печерский, Савва из монастыря Святого Спаса, Селивестр из монастыря святого Михаила, Петр из монастыря Святой Богородицы Влахернской, Григорий из монастыря Святого Андрея, Феофил из монастыря Святого Димитрия, и все остальные преподобные игумены, и все епископы, и монахи, и церковнослужители, и священники пришли» .

О том, что перезахоронение Бориса и Глеба стало возможным именно в результате соглашения между правителями «Русской земли», сообщается и в Ипатьевском списке ПВЛ: «В год 6623 (1115), индикта 8, собрались братья, русские князья, Владимир, называемый Мономахом, сын Всеволодов, и Давыд Святославич и Олег, брат его, и решили перенести мощи Бориса и Глеба, ибо построили им церковь каменную, в похвалу и в честь и для погребения тел их. Сначала они освятили церковь каменную мая 1, в субботу; потом же во 2-й день перенесли святых. И было сошествие великое народа, сшедшегося отовсюду: митрополит Никифор со всеми епископами - с Феоктистом черниговским, с Лазарем переяславским, с попом Никитою белогородским и с Данилою юрьевским - и с игуменами - с Прохором печерским и Сильвестром Святого Михаила - и Сава Святого Спаса, и Григорий Святого Андрея, Петр кловский и прочие игумены. И освятили церковь каменную. И, отпев им обедню, обедали у Олега и пили, и было выставлено угощение великое, и накормили нищих и странников в течение трех дней» .

Нетрудно заметить, что в отличие от «Сказания о чудесах» Ипатьевская летопись подчеркивает первенствующую роль Святославичей, и прежде всего Олега, потеснившего своего старшего брата Давыда Черниговского при подготовке вышегородских мероприятий 1115 г. Это обстоятельство порождает историографический парадокс, поскольку эта часть Ипатьевской летописи (по А. А. Шахматову - третья редакция ПВЛ 1118 г.) традиционно относится исследователями к летописанию Мстислава - сына Владимира Мономаха . Интересы Мономашичей в большей степени отражает Суздальская летопись по Лаврентьевскому списку (продолжение второй редакции ПВЛ), где внимание акцентируется на благотворительности Владимира Мономаха: «Была освящена каменная церковь в Вышегороде, месяца мая в 1 день, в день субботный, а во 2-й день перенесли братья все святую мученику Бориса и Глеба, в день недельный (т. е. - в воскресенье). И повелел Владимир бросать паволоки, златотканые ткани и шкурки беличьи людям, сильно напиравшим, и бывши с ним легко дошли до церкви, а во 2-й день поставили их в гробах на место» .

Наиболее подробно церемония перенесения мощей описана в «Сказании о чудесах», где не только воспроизводится вся цепь событий, но и сообщается о том, что у ее участников, как и в 1072 г., возникли проблемы с внесением в церковь гроба св. Глеба. «И в первый день месяца мая освятили церковь, в субботу второй недели после Пасхи. На следующий день, в святое воскресенье, когда празднуется день Жен-мироносиц, во второй день того же месяца, начали служить утреню в обеих церквах. И поставили на специально для этого устроенные и украшенные сани гробницу святого Бориса. И за ней шел Владимир с благоговением и смирением, в сопровождении митрополита и священников со свечами и кадилами. Тащили сани толстыми веревками, толкая и прижимая вельмож и бояр. По обеим сторонам дороги, по которой тащили честные раки, была устроена ограда, но из-за множества людей невозможно было ни идти, ни тащить сани. Тогда Владимир велел кидать в народ деньги, меха и ткани, и, увидев это, люди бросились туда, другие, пренебрегши этим, к святым гробницам устремились, чтобы удостоиться прикосновениям к ним. И ни один из всего множества собравшихся людей не мог удержаться от слез из-за радости и благоговения. И едва могли тащить сани. На вторые сани, за Борисом, поставили гробницу Глеба, и за ней шел Давыд с епископами, духовенством, боярами, со множеством людей, и все взывали „Кирие, элейсон!“ и со слезами призывали Бога.

И вот какое преславное чудо было: когда везли святого Бориса, то никакой помехи не было, только теснота из-за людей мешала, а когда повезли Глеба, то остановилась рака, и не могли ее сдвинуть. И когда потянули с силой, то веревки разорвались, хотя и были очень толстыми, так что взрослый мужчина едва мог обхватить двумя руками. Также и новые веревки все разорвались, а все люди восклицали: „Кирие, злейсон!“ И великое множество было людей и по всему городу; и на заборах, и на городских стенах. И словно гром гремел от всенародного клича: „Господи, помилуй!“ И так с трудом смогли от утрени до Литургии перевезти гробницы в церковь» .

Не исключено, что эта аллюзия на события 1072 г. была сделана сознательно и имела определенный политический смысл, который становится ясен при обращении к Ипатьевской летописи, сообщающей о том, что после перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь между князьями случился конфликт по вопросу о месторасположении их гробниц. «И произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом, с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, „где отец мой наметил“, на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополит и епископы: „Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим“, и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат» .

Приведенный фрагмент не только говорит в пользу того, что вышегородские торжества 1115 г. стали возможны в результате династического компромисса, оказавшегося на проверку весьма шатким, но также красноречиво свидетельствует о том, что киевский князь, пытавшийся навязать свою волю двоюродным братьям, поставив гробницы в специально устроенном им месте (под золотым шатром), считал попечение о них исключительно своей прерогативой. Подобное представление сохранилось у Владимира Мономаха даже после казуса 1115 г., ибо, как сообщает «Сказание о чудесах», он и по перенесении мощей в новую церковь еще больше украсил святые гробницы. «Исковал серебряные пластины и святых на них изобразил и позолотил, ограду же оковал серебром и золотом, устроил позолоченные с большими хрустальными подвесками, сверху покрытыми золотом, светильники, в которых всегда горели свечи» .

«Сказание о чудесах», составленное, как полагал Н. Н. Воронин, переяславским епископом Лазарем (1105–1118), который ранее был настоятелем вышегородской церкви Бориса и Глеба (1072–1088), а затем - игуменом Выдубицкого монастыря (1088–1105), имело целью не только дополнить Борисоглебский агиографический цикл, но и подчеркнуть ключевую роль Владимира Мономаха как главного почитателя страстотерпцев . В 1117 г. киевский князь заложил церковь на месте гибели Бориса - реке Альте, - здесь же в мае 1125 г. скончался и он сам . Почитание князей продолжалось и в Чернигове: Давыд Святославич возвел здесь церковь Св. Бориса и Глеба, где и был погребен в 1123 г. (до этого усыпальница черниговских князей находилась в основанной Мстиславом Тмутороканским церкви Спаса) .

Подводя итоги, можно выделить в развитии культа Бориса и Глеба несколько этапов. Формирование его началось в середине XI столетия в результате политики Ярослава Мудрого, ориентированной на укрепление династических традиций ; на первом этапе почитание князей-мучеников имело лишь родовой характер, о чем свидетельствуют данные княжеской антропопонимики. Наследующем этапе, в 70-х гг. XI в., сыновья Ярослава выступили инициаторами придания родовому культу официального канонического статуса. К этому времени оформились антагонистические тенденции, в соответствии с которыми Изяслав и Всеволод (а позднее и их сыновья) отдавали предпочтение почитанию Бориса, а Святослав - почитанию Глеба, что отразилось в летописных и агиографических памятниках. Третий этап совпал с территориальной дифференциацией «Русской земли» на рубеже XI–XII вв., когда между тремя ветвями потомков Ярослава активизировалась борьба за патронат над вышегородскими святынями. Первоначально он принадлежал киевскому князю, но когда в 1113 г. политическое «старейшинство» перестало соответствовать династическому, дальнейшие мероприятия, направленные на развитие культа, стали возможны лишь в результате компромисса между сыновьями Святослава и Всеволода. Усиление потомков последнего во второй четверти XII в. способствовало трансформации Глебоборисовского культа в Борисоглебский.

376 Абрамович 1916. С. 64. Милютенко 2006. С. 339.

377 ПСРЛ 2. Стб. 280. ПВЛ 1999. С. 266.

378 Лихачев 1947. С. 177–180. Присёлков 1996. С. 81–84. Шахматов 2003. С. 528–534, 551–554.

379 ПСРЛ 2. Стб. 290 (Пер. Д. А. Боровкова).

380 Абрамович 1916. С. 65–66. Милютенко 2006. С. 339, 341.

381 ПСРЛ 2. Стб. 290. ПВЛ 1999. С. 266–267.

382 Абрамович 1916. С. 66. Милютенко 2006. С. 337.

383 Воронин 1957. С. 20–21, 50–55.

384 ПСРЛ 1. Стб. 291, 294–295. ПСРЛ 2. Стб. 285.

385 ПЛДР 1980. С. 340.

386 Петрухин 2000. С. 254–255.

Перед тем как освободить престол по причине смерти, Ярослав Мудрый оставил завещание, в котором выделил важные моменты в политическом устройстве Руси:

• престол должен переходить по старшинству, а киевский князь сохраняет статус главного правителя страны;
• сыновья князя получают определенные области в управление;
• все древнерусские земли не могут дробиться, они принадлежат княжескому роду.

Согласно этим принципам, престол перешел к Изяславу, который был старше своих братьев. Он получил Киевскую волость, а также Новгород и Туров. Следующий брат, Святослав, получил Чернигов, Тмутаракань и Муром. Всеволод получил Переяславль, Ростов и Суздаль. Вячеславу отошел Смоленск. А самому младшему, Игорю, - Волынь.

Таким образом, три старших брата получили главные престолы в соседних городах (Киеве, Чернигове и Переяславле), которые ранее и были собственно русской землей.

Почему этот период назван триумвиратом

Интересно, почему рассматриваемый нами временной отрезок назван триумвиратом Ярославичей? Само слово с латинского переводится как "союз трех мужей".

Кто входил в триумвират Ярославичей? Эта система управления государством была установлена после смерти Ярослава Мудрого среди его трех старших сыновей: Изяслава, Святослава и Всеволода.

Если говорить о сути триумвирата Ярославичей кратко, то она состояла в следующем. Братья помнили завет своего отца и не вступали в разногласия и междоусобицы, по крайне мере, в первое время. Они воевали против врагов сообща. К таким противникам относились боковые линии династии Рюриковичей, а также внешние враги.

В 1060 году произошло нашествие тюркских народов на Русь, которое было успешно отражено триумвиратом Ярославичей. После этого поражения тюрки долго не решались подойти к южным границам Руси.

Однако в 1061 году на Русь напали половцы, Ярославичи не успели организовать свои военные силы и потерпели неудачу.

Княжеские бунты

Вскоре триумвирату Ярославичей пришлось решать еще одни серьезные проблемы, связанные с княжескими мятежами. Первым взбунтовался их племянник, князь Ростислав, недовольный тем, что ему во владение перешла Волынь. В 1064 году князь захватил Тмутаракань, изгнал оттуда Глеба. Ярославичи решили проучить Ростислава, но тот внезапно скончался от руки византийцев.

В 1067 году произошел бунт полоцкого князя Всеслава, который пошел на Новгород, сверг Мстислава и захватил его богатства.

В ответ Ярославичи пошли походом на Всеслава и одолели его. Князь в страхе бежал с поля битвы. Некоторое время спустя Ярославичи позвали вероломного князя на переговоры. Но пока он ехал, Ярославичи схватили князя и заточили. А престол был отдан Мстиславу.

Тяжелые испытания для триумвирата

В 1068 году южные рубежи Руси подверглись нападению половецких народов. Хан Шерукан с войском совершил набег и смог победить дружины Ярославичей на реке Альте.

Бежавшие Изяслав и Всеволод вернулись в Киев, где их встретили возмущенные киевляне. Они требовали дать им оружие и коней, но князья отказали. Киевляне подняли бунт, убили епископа Стефана, разгромили и разграбили княжеские владения Изяслава, а Всеслава поставили на место великого киевского князя.

Столь мощное восстание имело большое значение для истории. Ученые, анализируя событие, выделяют такие моменты:

• восстание показало ведущую политическую роль городского вече;
• наглядно воплотило конфликт между народом и властью, в котором верх был одержан городским собранием.

Дальнейшие события

Бежавший князь Изяслав решил вернуть Киевский престол и собрал военный поход, заручившись поддержкой поляков. Князь Всеслав сначала вышел навстречу, но потом, испугавшись, бежал в Польшу. Киевляне покаялись в своем бунте, а Изяслав отправил к ним своего сына, который и покарал народ за непокорность.

В 1069-1073 годах Изяслав вновь правит Киевом и Русью. В это время происходят еще два крупнейших народных бунта.

В 1072 году собирается княжеский съезд, который выносит важнейшие решения:

• перезахоронить останки Бориса и Глеба;
• создать вторую часть «Русской правды», отменившую кровную месть и установившую штрафы за преступления против княжеского рода.

Однако не все историки придерживаются такого мнения относительно княжеского съезда. Некоторые из них не могут дать точного ответа, чем же занималось княжеское собрание в тот период. Роль княжеских съездов еще не изучена исторической наукой в полной мере.

Падение триумвирата

В 1073 году Изяслав после ссоры с братьями вторично изгоняется из Киева, престол занимает Святослав. Этот год считается датой окончания правления трёх братьев.

Всеволод переходит в Чернигов, а Переяславль отдали Давыду Святославовичу. Следующие годы характеризуются княжеской враждой, частой сменой власти.

В 1076 году Святослав умирает, а позднее в сражении погибают Борис и Изяслав. В 1078 году власть перешла к Всеволоду, который правил до 1093 года, установив монархию.

Умирая, князь Ярослав Мудрый завещал своим сыновьям: «Имейте любовь между собой, потому что все вы братья». Суждено ли было Ярославичам сдержать данное отцу слово?

Братский союз

Ярослав умер в 1054 г. На тот момент у него было пятеро сыновей. Шестого, старшего сына Владимира, князь пережил на два года. Спустя несколько лет после его смерти умерли еще двое сыновей - младшие Вячеслав (в 1057-м) и Игорь (в 1060-м). На Руси остались лишь три наследника престола: Изяслав, Святослав и Всеволод. Братья, помня предсмертные наставления отца, не стали ссориться и мечами выяснять, кто из них станет во главе Русского государства, как это делали их отец и дед. Наоборот, они основали прочный союз, вошедший в историю под названием триумвират Ярославичей.
Несмотря на то что киевский трон по старшинству достался Изяславу, Святослав сидел в Чернигове, а Всеволод – в Переяславле, Ярославичи управляли государством вместе. Ими был пересмотрен и доработан введенный еще их отцом закон, так называемая «Русская Правда». Полезен оказался и военный союз. Например, в 1060 г. братья совершили успешный совместный поход на тороков (кочевое племя из причерноморских степей).

Пленник на троне

Всеволод – последний из Ярославичей, управлял государством до конца своих дней.

В 1067 г. триумвирату Ярославичей пришлось столкнуться с серьезным врагом: на Русь повел свою рать полоцкий князь Всеслав по прозвищу Чародей. Ему даже удалось захватить Новгород. Изяславу, Святославу и Всеволоду пришлось срочно собрать армию и отправиться в военный поход на Полоцкое княжество. Там они взяли приступом Минск, а затем неподалеку от города дали бой и самому Всеславу Чародею. Летописцы записали потом: «Встретились противники на (реке) Немиге месяца марта в 3-й день; и был снег велик, и пошли друг на друга. И была сеча жестокая, и многие пали в ней». Упоминание об этой битве встречается и в «Слове о полку Игореве»: «Кровавые бреги Немизы (Немиги) не добром были посеяны, посеяны костями русских сынов».Ярославичи выиграли сражение, но захватить Всеслава Чародея им не удалось, тот сбежал в Полоцк. И тогда братья решились на довольно подлый поступок. Они отправили своему врагу послание: «Приди к нам, не сотворим тебе зла», в подтверждение чего поцеловали крест. Всеслав понадеялся, что князья не посмеют преступить крестоцелование. Но едва он явился на мирные переговоры, как был схвачен и заточен в киевскую темницу.
Как считают летописцы, именно за то, что Ярославичи преступили священную клятву, на них была ниспослана великая беда. Не прошло и года, как в русские земли вторглись половцы. Братья встретили их орду на реке Альте, но потерпели сокрушительное поражение.
Когда Изяслав укрылся за стенами Киева, горожане обратились к нему:

– Вот, половцы рассеялись по всей земле. Дай, княже, оружие и коней, и мы еще раз сразимся с ними.

Но Изяслав не решился опять выйти против кочевников. Тогда, к его удивлению, разочарованные киевляне отправились в княжескую темницу, освободили из заточения Всеслава Чародея и объявили, что теперь Чародей станет их князем. Увидев такой поворот событий, Изяслав предпочел сбежать из Киева, оставив на русском престоле своего недавнего пленника.

Месть

Изяславу дважды приходилось бежать из Киева.

Разгромив русскую армию, половецкая орда сначала разграбила окрестности Киева, а затем направилась в Черниговское княжество. Святослав, в отличие от брата, решил не допустить разорения кочевниками своих земель. Он рискнул выйти им навстречу с тремя тысячами воинов, несмотря на то что половцев было вчетверо больше.

– Лучше нам здесь свою храбрость, не щадя жизни, изъявить, нежели, убоявшись множества, уйти, а жен, детей, сродников и все имение на пленение сим язычникам отдать, – сказал он дружине.

Бойцы, воодушевленные словами князя, ринулись в бой, и им удалось обратить в бегство превосходящего по силе противника. Позади у половцев оказалась река Сновь. Отступая под натиском русской дружины, многие кочевники утонули в ее водах. Одержав героическую победу и захватив множество пленных, в том числе половецкого князя Шарукана, Святослав вернулся в Чернигов.
Пока Святослав сражался с захватчиками, Изяслав хлопотал над тем, как бы вернуть себе киевский престол. Он отправился в Польшу к племяннику Болеславу II Смелому и убедил того дать войска для похода на Русь. В 1069 г. польское воинство выдвинулось к Киеву. Все еще княживший там Всеслав Чародей понял, что ему не одолеть Изяслава, и под покровом ночи сбежал в родной Полоцк. Опасаясь возмездия вернувшегося князя, киевляне обратились к его братьям:

– Дурное мы сделали, князя своего прогнав, и в том готовы просить у него прощения. Но теперь он ведет на нас поляков, которые могут нас без милосердия разорить. Просим вас прийти в Киев и не дать полякам обладать нами как невольниками. Иначе нам ничего не останется, только поджечь город и уйти в греческую землю.

Святослав и Всеволод успокоили киевлян:

– Мы пошлем к брату своему. Если он идет с поляками для того, чтоб вас погубить, мы сами пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего. Если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной.

Братья послали гонцов к Изяславу. Тот послушался и отпустил польскую армию. И все-таки киевляне не избежали мести. Прежде чем въехать в город, князь послал туда своего сына Мстислава. Тот учинил страшный суд всем причастным к освобождению Всеслава Чародея: многих ослепил, а остальных казнил. Лишь после этого Изяслав въехал в Киев и сел на свой прежний трон.

Заграница поможет?

Все эти события охладили отношения между братьями. Изяслав княжил в Киеве еще четыре года. Но в 1073 г. Святослав убедил Всеволода, что Руси не нужен такой правитель. При этом он обвинил старшего брата в сговоре с Всеславом Чародеем:

– Они намерены отобрать у нас данные нам от отца владения. Если не упредим их, то они, собрав великие войска, легко нас могут изгнать.

Святослав и Всеволод осадили Киев, и Изяславу пришлось бежать оттуда второй раз. Трон Киевской Руси занял Святослав. Так распался триумвират Ярославичей.
Долгие годы Изяслав не оставлял надежды вернуть власть. Он, как и прежде, рассчитывал на помощь из-за границы. Сначала он отправился в Польшу. Но его племянник Болеслав, а также другие польские вельможи, хоть и приняли богатые дары, не захотели ссориться с новым правителем Руси и отказались дать Изяславу войско. Более того, вскоре они и вовсе выдворили князя-изгоя из страны. Затем Изяслав тщетно попытался заручиться поддержкой германского императора Генриха IV. Он даже отправил своего сына Ярополка к папе римскому Григорию VII, но и там получил отказ.
Лишь в 1077 г. надежды Изяслава оправдались. Польша вдруг согласилась дать своих людей для захвата Киева. Причиной тому стала весть о внезапной смерти киевского князя Святослава.

Удар в спину

Когда Изяслав во главе польского воинства вернулся на Русь, Всеволод решил не воевать с братом. Он добровольно уступил ему власть в Киеве, сам же отправился княжить в Чернигов. Но третье княжение Изяслава на престоле правителя Русского государства вновь оказалось недолгим. Уже на следующий год на Руси вспыхнула новая усобица: против Ярославичей восстали их племянники – сын Святослава Олег и сын Вячеслава Борис. Те явились на Русь не одни, а при поддержке целой орды половцев. Первым делом племянники осадили Чернигов и разгромили немногочисленную армию Всеволода. Последний был вынужден бежать в Киев и просить о помощи Изяслава. Несмотря на прежние обиды, правитель Руси согласился поддержать брата и выступить в поход против племянников.

– Брат, не будем тужить, – сказал он. – Если будет нам удел в Русской земле, то обоим; если будем лишены его, то оба. Я сложу голову свою за тебя.

Армии Ярославичей и их племянников сошлись под Черниговом у села Нежатина Нива. Олег, увидев, какую силу против них собрали дядья, попытался убедить Бориса не вступать в бой и все решить без кровопролития. Кузен же ему ответил с насмешкой:

– Ты убоялся множества людей их? Но смотри на меня. Я готов и стану против их всех!

Но Борис напрасно хвалился: его сразили, едва начался бой. Армия Ярославичей наголову разбила силы племянников. Изяславу не суждено было увидеть победу и бегство Олега с остатками дружины. В гуще битвы один из вражеских кавалеристов прорвался сквозь строй пехоты и ударил князя сзади копьем в плечо. Рана оказалась смертельной.
После смерти Изяслава на киевский трон сел Всеволод – последний из Ярославичей – и правил Русью до конца своих дней.

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Триумвират Ярославичей - система управления Киевской Русью в 1054-1073 годах, когда южнорусскими землями, не вступая в борьбу между собой, правили три старших (на момент смерти отца) сына Ярослава Мудрого . За все же остальные земли они вели относительно успешную борьбу с боковыми линиями династии Рюриковичей.

История

Ярослав Мудрый, умирая, поручил киевский престол Изяславу, завещая остальным сыновьям слушаться его как себя, Святославу дал Чернигов , Всеволоду - Переяславль , Игорю - Владимир , а Вячеславу - Смоленск .

Таким образом, в завещании не фигурировали младший брат Ярослава Судислав , сидевший с 1036 года в порубе (тюрьме без дверей, выстроенной вокруг заключённого), а также старший внук Ярослава Ростислав Владимирович (изгой), хотя существуют предположения, что он княжил в Ростове . В завещании не фигурировал и полоцкий князь Всеслав Брячиславич , самый старший правнук Владимира Святославича, беспрепятственно унаследовавший Полоцк после смерти своего отца, племянника Ярослава Мудрого, в 1044 году .

Бо́льшая часть княжения Изяслава характеризуется равным участием в государственном управлении великого князя, Святослава и Всеволода. Братья вместе владели ядром Киевской Руси на среднем Днепре, совместно распределяли другие владения, вместе предприняли пересмотр «Русской правды » (приняв так называемую «Правду Ярославичей »), а также учредили отдельные митрополии в своих княжествах. Историки называют эту систему «триумвиратом Ярославичей». Профессор Пресняков А. Е. так характеризует политику трёх Ярославичей:

«Мы видим такую же борьбу за соединение всех волостей в руках киевского правительства, какую наблюдали и в X в., и в первой половине XI в., с той только разницей, что роль „собирателя“ земель играет не один князь, а союз трёх Ярославичей, и перевес силы на их стороне столь значителен, что возможны иные, менее напряжённые методы борьбы…Правда, политика старших Ярославичей часто нарушала отчинные права младших князей, нарушала систематически и настойчиво…Этим она вызвала много смут. „Сироты, - скажем мы словами М. С. Грушевского, - отчины которых забрали старшие Ярославичи во время их малолетства, ничего им не оставив, вырастали один за другим и шли добиваться своего добра“…Долгое владычество старших Ярославичей создало, как мы видели, представление, что они трое - единственные преемники отца» .

Бежавший после Альты в Чернигов Святослав собрал местные силы и 1 ноября под Сновском с 3-тысячным войском смог нанести поражение 12-тысячному половецкому войску и, по данным «Новгородской первой летописи старшего извода » , даже взять хана Шарукана в плен. Во всяком случае, первое масштабное половецкое вторжение на Русь сошло на нет.

Изяслав двинулся на Русь с польскими войсками, и Всеслав бежал от Белгорода в Полоцк. Киевляне, оказавшись наедине с приближающимися поляками, призвали к себе Святослава и Всеволода, которые впервые в этом эпизоде действовали отдельно от Изяслава и против его. Они не только взяли с него обещание пощадить киевлян (которое, однако, сдержано не было: приехавший прежде отца Мстислав Изяславич казнил 70 человек, не считая ослеплённых), но Святослав успел посадить в Новгороде своего старшего сына Глеба.

Вернувшийся на киевский престол Изяслав захватил Полоцк, посадив там сначала сына Мстислава, а после его смерти () Святополка . В 1071 году Всеслав выгнал из Полоцка Святополка, и хотя был разбит Ярополком Изяславичем у Голотическа, удержал за собой Полоцк. Об условиях мира сведений не сохранилось, но при последовавшем в 1073 году распаде триумвирата Святослав и Всеволод обвиняли Изяслава в заговоре с Всеславом против них.

См. также

Напишите отзыв о статье "Триумвират Ярославичей"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Триумвират Ярославичей

– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.

В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.